— …если окажется, что по вашей халатности секретные данные уйдут за рубеж, всем не поздоровится! — визгливый тенор Владимира Васильевича возвысился до трагических интонаций.
Опустив трубку, проректор сел в кресло. Версия, нарисованная заместителем губернатора, была безумной: трое американцев, замаскированных под ученых, пробрались к военному объекту, разведали все, и сбежали с секретными данными! Бред, бред, бред!!!
Но ведь сказал Бор (или не Бор?), что «недостаточно безумная теория не может быть истинной»? А вдруг? Ефим Аркадьевич схватился за седую голову, переживая ужасы, ждущие его впереди…
46
Светло. Врач испуганно открыл глаза. Карабин мирно грелся у правой руки. Встал, сделал несколько осторожных шагов, выглянул из алтарного помещения. Ствол повернул к дальнему дверному проему, где пасмурно зеленел день. Обернулся. Когда Лена успела сползти на пол, она же сидела рядом?
Матвеич осмотрелся. В ровном свете, проникающем через бойницы, поле ночного боя выглядело отвратительно. Такого не было никогда даже на месте катастроф. Трупы, уложенные у стены длинным рядком, смотрелись декорацией фильма ужасов, только вместо алого кетчупа на них запеклась настоящая бурая кровь. Дойдя до ларей, Матвеич постоял, метко попадая в центр отверстия. Застегивая ширинку, спохватился и уже не выпускал из виду светлый прямоугольник входа.
Снаружи все так же непрестанно, отвесными струями, шуршал дождь. Видимость кончалась метрах в ста. Голая вершинка сопки казалась нерезкой черно-белой фотографией. Сквозь воротный проем забора виднелась большая палатка лагеря. Если забыть о том, что за спиной трупы, обстановка совсем мирная. Сидеть бы сейчас в охотничьей заимке, прихлебывать чаек, и читать новую книжку…
Когда он отступил и вернулся к алтарю, Дик, Лена и Венди все еще лежали неподвижно, неотличимые от покойников. Что это они? Сколько можно спать! Да и спят ли? Врач с надеждой окликнул:
— Эй, сони?
Лена подняла голову, Дик со стоном повернулся на бок. С души Матвеича отлегло — остаток ночи прошел мирно. Он снова вернулся к проему. Нельзя зевать. Вчера собирался дежурить, и вот на тебе, разоспался! Надо же, как сморила усталость. Сзади зашуршало. Врач резко обернулся. Лена брела к туалетному углу, смущенно улыбаясь. Даже сейчас, растрепанная и в брызгах засохшей крови на лице, она выглядела поразительно красивой. Матвеич решил, что достаточно осмотрел окрестности, и вышел наружу, к воротам. Ручей в канаве, по которой можно идти среди кочек, оказался глубоким, ноги промокли. Лагерь был пуст. Постояв минут пять, Матвеич ознобился, вернулся назад.
Дик расческой продирал густые локоны, ниспадавшие до плеч, расспрашивал Лену. Та негромко отвечала, обтирая лицо салфеткой из детской гигиенической упаковки. Венди все еще лежала молча, лицом вниз. Слишком неподвижно! Матвеич отодвинул американца, белозубо сказавшего «Хай!», наклонился к американке. Рука той была еще гибкая, слегка теплая, но безжизненно вялая. Отложив карабин, врач перевернул тело, открыл веко. Глаз остался неподвижен, радужка не среагировала. Опущенное веко неохотно закрылось до половины. Бинт на шее успел зачерстветь, кровь запекшейся лужей растеклась, пропитала всю одежду спереди. Матвеич проверил рукой, так и есть! Посмотрел по сторонам, потянулся чуть в сторону, поднял оба зажима.
— Сорвала ночью…
— Ну что же вы так перевязали плохо ее перевязали? — Возмутилась Лена, а Дик осуждающе покачал головой.
Врач поднялся с колен, отряхнул зачем-то брюки. От всей души, не глядя, швырнул зажимы в угол, где они звонко тренькнули о стену. В душе поднялась буря негодования. Он, столько сил потративший на попытки оказать помощь этим раненым людям, в конечном итоге видит бессмысленность своего труда — сплошные трупы, трупы, трупы! Сначала его здесь задержали, потом подвергли смертельной опасности, заставили стать убийцей ойротов, а теперь и оставили наедине с двумя абсолютно бесполезными идиотами! Да эти идиоты еще и упрекают! Он не нанимался нести за них ответственность, он вообще случайный прохожий, и видел эту войну с аборигенами на разных частях тела! Ему все это уже остоюбилело!
Матвеич не мог остановиться, орал и размахивал руками, использовал обороты, которых в другой обстановке даже не смог бы выдумать. Он не понимал, что происходит, почему крик рвется из души, минуя голову, с брызгами слюны? Наконец, основной запал кончился, но остатки эмоций еще потряхивали, стремясь вырваться наружу. Слушатели молчали. Кажется, впечатлились выступлением. Или настолько испугались?
— Короче, я немедленно ухожу отсюда. Сплавлюсь до жилья, а там уж вызову милицию и прокуратуру… Это ваш лагерь, ваша экспедиция, ваши неприятности…
— Вы не имеете права нас бросать! Вы давали клятву…
— Правда? Вот спасибо, что напомнили, а я совсем забыл! Это, голубушка, перебор. Сейчас, слава богу, среди вас нет раненых и больных, — Матвеич понимал, что делает глупость, однако истерика продолжалась, слова выплёскивались без остановки, — врачебная клятва меня не обязывает, если вы ее имели в виду, — всё это было правдой, но почему так мерзко на душе?
Где-то глубоко, в крошечном уголке сознания с этой истерикой сражался тот, прежний, рассудительный врач Горлов, умеющий владеть собой:
— «Что происходит? Почему ты несёшь эту чушь, вместо того, чтобы сказать, что до ужаса страшишься нового нападения мирных дотоле ойротов, — но новый Горлов, ещё не выздоровевший после авиакатастрофы, и насмерть перепуганный смертями в ските, кричал:
— Я обязан доложить о катастрофе и гибели пилотов, чтобы зря не искали, не тратили время и силы…
Лена совсем растерялась, и жалость к ней пробилась через собственный ужас Матвеича — ей ведь страшно ничуть не меньше, чем ему, даже сильнее, как впечатлительной женщине. Что же он делает, зачем отталкивает её, когда надо вместе спасаться? Не оставлять ее среди трупов, чтобы сошла с ума от ужаса, а забрать, немедленно!
— Лена, надо бежать отсюда! А Дик пусть охраняет лагерь. Винтовка есть, еды навалом. Когда сообщим милиции, сюда придут, прилетят. Руку я ему вправил, подумаешь, немножко болит! Ты идешь, чтобы доложить о случившемся, а он пусть ждет, тут еды на полгода, пусть имущество охраняет!
— Александр Матвеевич, они же его убьют.
Врач недовольно поморщился: — «Главное, чтобы нас не грохнули! Тебя одну я смогу вывести, а двоих — хрен знает! Как трудно с молодежью! Ну, понимаешь ситуацию, так и понимай ее молча, не озвучивай для других. Совесть ходячая!»
Он давно перестал даже предлагать, не то, что навязывать свою помощь другим. Попросят, другое дело. Отвечать за симпатичную девушку, да, согласен. Но тащить с собой этого неженку, да еще не понимающего русский язык? Чемодан без ручки! Кто его в Сибирь гнал? Хотя, Лена права, в ее положении бросать этого придурка здесь нельзя. Придется спасать:
— Пусть сам решает. Если пойдет, то полностью подчиняется приказам. Навьючу, как лошадь. Переведи!
Дик выслушал, кивнул головой, с жаром зачастил. Когда американец и девушка бросились собирать вещи, Матвеич зажал лицо руками, опустил глаза. Стыд залил и без того пылающие щеки горячей краской. Как врач, он понимал, что с ним произошло — шок, нервный срыв, сдали нервы. Но не мог взять в толк, почему он, нормальный человек, настолько не по-мужски себя повёл? Позор! Закатил бабскую истерику! Вопил в голос! Только что на пол не упал и ножками не задрыгал!
Что с ним происходит?
47
