заключить сепаратный мир с западными союзниками. Как впоследствии сформулировал свои мысли Конев: «Мы не хотели верить, что наши союзники заключат какое-либо сепаратное соглашение с немцами, однако слухов и фактов было в избытке. Мы, как военные люди, не имели права исключать подобную возможность… Это придавало Берлинской операции особую срочность. Мы должны были рассматривать вероятность того, что… фашистские лидеры предпочтут сдать Берлин американцам и британцам, лишь бы не нам. Немцы могли открыть им дорогу, но с нами станут ожесточенно сражаться до последнего солдата».[43]
Планируя операцию, Конев «трезво рассчитал перспективы». Он понимал, что для того, чтобы опередить маршала Жукова или западных союзников в гонке за Берлин, необходимо сломить врага в первые несколько часов наступления. В отличие от Жукова, у Конева не было забитого пехотой плацдарма на западном берегу Нейсе, ему предстояло форсировать реку, а это было огромное препятствие.
Нейсе была ледяной, стремительной водной преградой, местами до 150 ярдов шириной, и, хотя ее восточные берега были относительно пологими, западный берег был очень крутым. Немцы прекрасно использовали естественные рубежи; они укрепили траншеи бетонными бункерами, контролирующими реку и подходы к ней с востока. Первым делом необходимо было подавить огневые точки и, укрепившись на западном берегу, бросить в атаку бронетанковые дивизии. Но для этого требовалось навести мосты через реку до того, как рассеется дымовая завеса, а если артобстрел не уничтожит врага, то строительство мостов придется вести под сильным артиллерийским огнем.
Конев намеревался переправить основные войска в районе Буххольца и Трибеля, но не только там. Убежденный в том, что должен быстро и полностью разгромить врага, Конев приказал форсировать Нейсе в 150 местах. И в каждом месте его саперы поклялись навести мосты или паромные переправы за один-три часа.
В 6.55 утра развернулась вторая фаза плана Конева. По всему восточному берегу из леса хлынула первая волна войск и под прикрытием артиллерийского огня в разношерстных лодках направилась через Нейсе. Сразу за ними появилась вторая волна солдат, а за ними и третья. В районе Буххольц — Трибель ударные войска 13-й армии Пухова хлынули через бурную реку, волоча за собой секции понтонных мостов.
На острие атаки шла 6-я гвардейская стрелковая дивизия под командованием генерал-майора Георгия Иванова, крепкого сорокачетырехлетнего казака. Иванов использовал все, что могло плавать. Кроме понтонов, были пущены в ход пустые бочки из-под авиационного горючего и большие немецкие, наглухо запаянные бочки из-под удобрений. И те и другие поддерживали мосты. В воде работали сотни саперов. Как только с восточного берега сталкивали деревянные секции моста, саперы свинчивали их. Десятки человек стояли по горло в ледяной Нейсе, держа над головами балки моста, а другие вбивали деревянные опоры в речное дно. Специальные саперные команды, сидя в лодках, оборудованных ручными лебедками, протягивали через Нейсе кабели, закрепляли опоры на западном берегу и вручную тащили через реку платформы с орудиями и танками. В некоторых местах саперы умудрялись переправлять орудия без паромных платформ: они просто перетаскивали их по дну реки. Форсирование неуклонно продолжалось, несмотря на вражеский огонь практически по всей линии фронта. Чтобы защитить переправы, Иванов использовал береговые батареи, стрелявшие по вражеским позициям на западном берегу прямо над головами собственных войск. Огонь этих батарей поддерживали не менее двухсот пулеметов, «просто чтобы парни не поднимали голов».
В 7.15 утра Конев получил радостные вести: на западном берегу захвачен первый плацдарм. Час спустя пришло известие, что танки и самоходные орудия форсировали Нейсе и уже вступили в бои с врагом. К 8.35 утра после обстрела, продлившегося два часа тридцать пять минут, Конев был абсолютно уверен в том, что его, войска хорошо закрепились к западу от Нейсе. Уже было обеспечено 133 из 150 переправ. Части 13-й армии Пушкова вместе с соединениями 3-й гвардейской танковой армии, вонзились в центр района наступления в Трибеле, и, судя по донесениям, враг там дрогнул. Танки 4-й гвардейской танковой армии теперь пересекали тот же сектор, а южнее уже форсировали Нейсе солдаты 5-й гвардейской армии. Коневу казалось, что его танки вот-вот вырвутся на оперативный простор.
А потом Конев планировал бросить войска на города Шпремберг и Котбус. После Котбуса откроется сеть автомобильных дорог на Люббен. Этот район особенно интересовал Конева. Это был конечный пункт проложенной Сталиным границы — границы, которая разделяла 1-й Белорусский фронт Жукова и его собственный, 1-й Украинский фронт. Если удастся быстро туда добраться, можно будет тут же просить у Сталина разрешения повернуть на север и броситься к Берлину. Уверенный в успехе, Конев уже послал генерал-полковнику Павлу Семеновичу Рыбалко, командиру 3-й гвардейской танковой армии, письменные приказы «быть готовыми ворваться в Берлин с юга танковым корпусом, усиленным стрелковой дивизией из 3-й гвардейской армии». Конев почти не сомневался, что успеет опередить Жукова. Он был так поглощен развитием наступления, что даже не понял, как ему повезло, что он остался жив. В первые мгновения наступления снайперская пуля просверлила аккуратную дырочку в штативе артиллерийского бинокля в паре дюймов от головы Конева.[44]
На восточных окраинах Берлина, в 35 милях от передовой, артиллерийский огонь казался приглушенными раскатами далекого грома. В маленьких деревнях и городках ближе к Одеру возникали странные явления. В полицейском участке Мальсдорфа падали с полок книги и беспричинно звенели телефоны. Повсюду мигали и тускнели электрические лампочки. В Дальвиц-Хопергартене вдруг обезумели сирены воздушной тревоги, и никто не мог их отключить.
Со стен падали картины, разбивались вдребезги оконные стекла и зеркала. Со шпиля церкви в Мюнхеберге слетел крест, и повсюду завывали собаки.
По выжженным руинам восточных районов Берлина гуляло эхо отдаленных громовых раскатов. В Кепенике витал легкий аромат горящей хвои. В Вейсензе и Лихтенберге вдруг поднялся ветер, и отчаявшимися призраками заметались в окнах занавески. А в бомбоубежищах Эркнера вдруг проснулись их обитатели, но не от шума, а от тошнотворной вибрации земли.
Многие берлинцы поняли природу этих звуков. В квартире Мерингов в Панкове, где прятались Велтлингеры, Зигмунд, артиллерист Первой мировой войны, сразу узнал отдаленные раскаты интенсивной артподготовки и разбудил свою жену Маргарет. По меньшей мере один берлинец заявил, что своими глазами видел, как стреляют русские батареи. В пятом часу утра шестнадцатилетний Хорст Рёмлинг, забравшись на семиэтажную башню в западном конце Вейсензе, смотрел на восток в бинокль.
Затем Хорст сообщил соседям, что видел «вспышки залпов русских пушек», но мало кто ему поверил — Хорст считался в лучшем случае невоспитанным мальчиком с буйной фантазией.
Этот звук не достигал центральных районов, хотя кое-кто из берлинцев и уверял, что слышал что-то необычное. Большинство думали, что стреляют зенитки или детонируют бомбы, не разорвавшиеся во время ночного авианалета, который продолжался два часа двадцать пять минут, или рухнуло одно из взорванных зданий.
Одна маленькая группа гражданских лиц почти сразу узнала, что началось русское наступление. Это были телефонные операторы главпочтамта на Винтерфельдштрассе в Шенеберге. Через несколько минут после начала артподготовки отдел междугородной связи телефонного узла засыпали звонками. Нервные деятели нацистской партии из районов, прилегающих к Одеру и Нейсе, звонили своим начальникам в Берлин. Шефы пожарных бригад спрашивали, следует ли пытаться тушить лесные пожары или вывозить снаряжение из охваченных пожарами районов. Начальники полицейских участков звонили своим боссам, и все старались прозвониться к родственникам. Как через многие годы вспоминали операторы, почти все те разговоры начинались двумя словами: «Это началось!» Старшая телефонистка Элизабет Мильбранд, благочестивая католичка, достала четки и беззвучно стала произносить молитвы.
К восьми утра 16 апреля почти весь Берлин услышал по радио, что «на Одерском фронте продолжается массированное наступление русских». Новости сообщались осторожно, но нормальному берлинцу уточнения не требовались. От знакомых и родственников, живущих за городом, люди узнавали, что наступил наконец момент, которого они страшились больше всего. Любопытно, что на этот раз люди с улицы знали больше Гитлера. Фюрер еще спал в своем бункере. Он удалился в свою комнату около трех часов ночи, и генерал Бургдорф, его адъютант, строго-настрого приказал его не будить.
Призрачный подземный мир бункера в это утро даже оживился: в приемной, коридоре-вестибюле и
