чашкой кофе и стаканом шнапса заметил: «Подумать только! Вся пехота собралась дезертировать. Сегодня трое исчезли, не доложившись мне». — «И что же ты сделал?» — спросил капитан. «Пристрелил», — прихлебывая кофе, сказал лейтенант.
Хищные отряды эсэсовцев, прочесывавшие город в поисках дезертиров, взяли правосудие в свои руки. Они останавливали почти каждого, кто носил военную форму, и проверяли удостоверения личности и принадлежность к воинским частям. Любого, заподозренного в том, что он покинул свою часть, немедленно расстреливали или вешали на дереве или фонарном столбе в назидание прочим.
Шестнадцатилетний Ариберт Шульц, член гитлерюгенда, направлявшийся в свой штаб в заброшенном кинотеатре в Шпиттельмаркте, увидел долговязого рыжего эсэсовца с винтовкой, конвоировавшего какого- то мужчину. Шульц спросил, что происходит, и эсэсовец объяснил, что человек этот — сержант вермахта, которого обнаружили в гражданской одежде. Эсэсовец довел сержанта до Лейпцигерштрассе, затем вдруг резко толкнул. Пока сержант махал руками, пытаясь сохранить равновесие, эсэсовец выстрелил ему в спину. Все это видел Шульц, топавший сзади. В ту ночь Шульц снова увидел рыжего эсэсовца. Вместе с другими мальчишками своей части Шульц стоял в дозоре у баррикады, когда на Курштрассе появился советский танк «Т-34». Танк медленно поворачивал башню, когда по нему ударили прямой наводкой и взорвали. Единственного оставшегося в живых танкиста взяли в плен. В карманах красноармейца мальчишки нашли фотографии главных берлинских достопримечательностей. В штабе русского танкиста допросили и передали человеку с винтовкой, тому самому эсэсовцу. Он вывел пленника на улицу, но на этот раз, ухмыляясь, похлопал его по плечу и жестом показал, что можно уходить. Русский ухмыльнулся и только собрался уйти, как эсэсовец пристрелил его, тоже в спину. И тут юный Шульц понял, что долговязый эсэсовец — официальный штабной палач.
Защитников Берлина уже оттеснили в развалины центральных кварталов. Чтобы замедлить продвижение русских, взорвали 120 из 248 городских мостов. В распоряжении генерала Вейдлинга осталось так мало динамита, что вместо него пришлось использовать авиационные бомбы. Фанатики уничтожали сооружения, зачастую не задумываясь о последствиях. Эсэсовцы взорвали четырехмильный тоннель под одним из притоков реки Шпре и Ландвер-каналом. В тоннеле, связанном с железнодорожной системой, укрывались тысячи гражданских лиц. Когда вода хлынула в тоннель, люди бросились по путям к более высокому месту. В тоннеле еще стояли четыре санитарных поезда с ранеными. Когда Эльфрида Вассерман и ее муж Эрих, вместе с другими обитателями Анхальтерского бункера пытались протолкаться наружу, Эльфрида слышала крики раненых: «Выпустите нас! Выпустите нас! Мы тонем!»
Никто не остановился. Вода поднялась уже до пояса. Эриху, ковылявшему на костылях, было еще хуже. Дерущиеся, вопящие люди проталкивались к безопасному месту, затаптывая тех, кто послабее. Эльфрида пришла в отчаянее, но Эрих кричал: «Не останавливайся! Не останавливайся! Мы выберемся». И они выбрались. Скольким еще удалось спасти, Эльфрида так и не узнала.
К 28 апреля русские сжали кольцо вокруг городского центра. Ожесточенные бои шли на окраинах Шарлоттенбурга, Митте и Фридрихсхайна. Открытой оставалась лишь узкая дорога на Шпандау. Несколько опытных соединений Вейдлинга пытались удержать этот коридор открытым для последнего прорыва. Людские потери были колоссальными. Улицы усеяны трупами. Из-за артобстрела люди не могли выбраться из убежищ, чтобы помочь раненым друзьям и родственникам, лежавшим совсем близко от них: многие были захвачены врасплох, когда стояли в очереди за водой к старым уличным колонкам. Солдатам приходилось немногим лучше. Ходячие раненые, которые сами могли добраться до пунктов первой помощи, могли считать, что им повезло. Те, кто не мог ходить, часто оставались лежать там, где их настигла пуля или снаряд, и умирали от потери крови.
Фольксштурмовец Курт Бохг, которому оторвало пятку, проковылял и прополз несколько миль. В конце концов силы его иссякли, и он лежал на улице, криками призывая на помощь, однако осмелившиеся покинуть убежища были слишком заняты спасением собственных жизней. Лежа в канаве, Курт заметил монахиню-лютеранку, короткими перебежками пробиравшуюся от подъезда к подъезду.
— Сестра, сестра, — позвал он. — Вы не поможете мне? Монахиня остановилась:
— Вы сможете доползти до дома конгрегации рядом с церковью? Это всего в пяти минутах отсюда. А там я вам помогу.
Каким-то образом Курту удалось добраться. Все двери были распахнуты. Он вполз в вестибюль, оттуда — в приемную и потерял сознание. Очнувшись, он понял, что лежит в луже крови. Он медленно открыл глаза, чтобы разглядеть, откуда течет кровь, и увидел, что в дверном проеме, ведущем в сад, застряла корова, черно-белая корова голштинской породы с огромными печальными глазами. Из ее пасти обильно хлестала кровь. Человек и животное уставились друг на друга с молчаливым сочувствием.
У загнанных в центр города войск Вейдлинга закончились боеприпасы. В ответ на отчаянный призыв сбросить амуницию с самолетов Вейдлинг получил шесть тонн грузов и ровно шестнадцать танковых ракетных снарядов.
И вдруг свершилось невероятное. В аду сражения на оси запад — восток, широком шоссе, бегущем от реки Хавель на западе до Унтер-ден-Линден на востоке, вдруг приземлился «шторх». В этом маленьком самолете прилетели генерал Риттер фон Грейм и знаменитая летчица Ханна Рейч. Самолет был подбит русской зениткой, и из баков на крыльях вытекало горючее. Фон Грейм, который вел самолет, был ранен в ногу перед самым приземлением. Ханна перехватила управление и совершила идеальную посадку. Этих летчиков вызвал в имперскую канцелярию Гитлер и сразу же по прибытии произвел фон Грейма в фельдмаршалы, назначив его шефом уже несуществующего люфтваффе вместо «предателя» Геринга.
Бункер фюрера обстреливался, но пока еще был сравнительно безопасным местом.
Другим островком безопасности в центре города была пара зенитных башен в зоологических садах. 132-футовая «О»-башня была набита людьми: никто не знал точно, сколько народа там укрывалось. Доктор Вальтер Хагедорн, врач люфтваффе, полагал, что тысяч тридцать гражданских плюс войска. Люди сидели и стояли не только в помещениях, но и на лестницах, и лестничных площадках. Двигаться было невозможно. Сотрудники Красного Креста, такие, как девятнадцатилетняя Урсула Шталла, делали все, что могли, дабы облегчить страдания гражданского населения. Урсула навсегда запомнит тошнотворную смесь запахов «пота, вонючей одежды, мокрых детских пеленок и дезинфицирующих средств из госпиталя». Проведя в бункере много дней, люди начинали сходить с ума. Некоторые совершали самоубийство. Две старые дамы, сидевшие рядышком на лестничной площадке первого этажа, одновременно приняли яд, но никто не мог сказать, когда это случилось: из-за жуткой давки они и мертвые просидели, пока их не заметили, совершенно прямо, может даже, несколько дней.
Пять дней подряд почти непрерывно доктор Хагедорн оперировал раненых в своем маленьком госпитале. А самой страшной его проблемой были мертвые. Как их похоронить? Даже высунуться из башни было страшно из-за обстрела. «Во время затишья, — вспоминал он, — мы пытались вынести тела и ампутированные конечности, чтобы похоронить, но это было почти невозможно». На данный момент, когда со всех сторон непробиваемые стены бункера и закрытые стальными ставнями окна обстреливались снарядами и шрапнелью, у Хагедорна было пятьсот мертвых и полторы тысячи раненых плюс неизвестное количество полубезумных людей. Почти все время совершались самоубийства, но из-за скученности их невозможно было сосчитать. Однако доктор запомнил, что некоторые, несмотря ни на что, говорили: «Мы сможем продержаться, пока не подойдут Венк или американцы».
Вокруг башни простиралась огромная опустошенная территория зоопарка. Жертвы среди животных были огромными. С каждым взрывом снаряда в небо взлетала стая птиц. Львов застрелили. Розу, гиппопотама, убил в ее собственном бассейне снаряд. Шварц, смотритель птиц, был в отчаянии; каким-то образом редкому аисту Абу Маркубу, проживавшему в его ванной комнате, удалось сбежать. А командир зенитной башни приказал директору зоопарка Луцу Хеку уничтожить павиана. Его клетка была повреждена, и существовала опасность, что он сбежит. Хек, с винтовкой в руке, подошел к обезьяньим клеткам. Павиан, старый друг, сидел на корточках у решетки. Хек поднял винтовку и почти коснулся дулом головы животного. Павиан мягко оттолкнул дуло в сторону. Потрясенный Хек снова поднял винтовку, и снова павиан отклонил дуло. Хек попробовал еще раз. Павиан грустно смотрел на него, и Хек выстрелил.
Пока сражение продолжалось, происходило и другое насилие, дикое и беспощадное. Орды русских солдат, нахлынувшие за дисциплинированными боевыми ветеранами, теперь требовали исконной добычи завоевателей: женщин побежденных.
