- Даже не могу представить себя говорящим тебе 'нет'. Что бы ты ни захотела, дорогая, мой ответ будет: да. Мне нравится заниматься половыми извращениями с тобой.
- М-м-м-м, - одобрительно промурлыкала Лиз и обмякла в моих руках. - Отлично. Давай поизвращаемся еще немножко.
В конце концов мы исчерпали до конца свои силы и заснули. А потом было утреннее солнце, золотое и бодрящее, заливавшее комнату нестерпимо ярким светом. Лиз вышла из ванной обнаженная, вытирая полотенцем волосы.
- Доброе утро, соня.
Я зевнул и оглянулся вокруг в поисках своих часов.
- Который час?
Не беспокойся, Шон перенес все наши встречи на полдень.
- Почему ты меня не разбудила? - спросил я, сев на кровати, скрестив руки на груди, стыдясь показаться ей в своей/ее ночной сорочке. Потом понял, что я делаю, и, смутившись, опустил руки. Она засмеялась.
- Ты выглядел таким хорошеньким, когда спал в ней, что мне не хотелось тебя будить. - Она подошла к кровати и поцеловала меня, только слегка мазнув губами. Я схватил ее за руку и повалил на себя.
- У меня возникла идея, - сказал я. - Если ты пообещаешь не кричать об этом во все горло, я покажу тебе, как сильно могу высунуть язык.
Насмеявшись вдоволь, она обняла меня и поцеловала - на этот раз как полагается. Она прижималась ко мне и целовала меня до тех пор, пока последняя капля крови не отлила от моего мозга. Полотенце упало на пол, забытое, а она легла в постель рядом со мной, и мы обвились вокруг друг друга. Какое-то время говорили только наши пальцы.
- У нас есть время?
- Молчи и целуй меня.
Я подчинился превосходящей силе. Ну, превосходящей идее, во всяком случае. После еще более продолжительного молчания мы остановились, чтобы отдышаться.
Вот теперь я могу ответить на твой вопрос.
- Какой?
- Помнишь, однажды ты спросил, почему я люблю тебя?
- Я очень боялся за тебя. За нас.
- Не бойся, - сказала она, радостно пришпилив меня к кровати. - Потому что теперь я наконец знаю ответ. На стоящий ответ. Ты готов? Я назову истинную причину, почему так сильно люблю тебя, мой сладкий маленький мальчик в мамочкиной ночной рубашке. Частично потому, что мне нравится, как ты краснеешь, но в основном потому, что с тобой лучше играть, чем с кем бы то ни было.
Я ошеломленно уставился на нее.
- Ты не шутишь?
- Нет, не шучу. - И она поцелуем поставила точку. - Ты не боишься и не стыдишься. Ты так же сильно любишь играть, как и я. - Она застенчиво улыбнулась. - Иногда у меня возникают глупые, извращенные желания — они ничего не значат, но мне все равно хочется их удовлетворить. Ты единственный мужчина из всех, кого я знаю, который хочет разделить их со мной. Ты прелесть, Джим, потому что не боишься показаться глупым. Поэтому я тоже могу быть глупой рядом с тобой. А кроме того, ты выглядишь лучше меня в моей ночной сорочке.
- Нет, хуже, - возразил я. - На тебе она оттопыривается в двух местах, а на мне только в одном.
- Это дело вкуса, - сказала Лиз, и по какой-то причине это показалось нам таким смешным, что мы начали смеяться и не могли остановиться.
Мы хохотали так сильно, что едва не задохнулись. Пароксизм веселья унес нас безнадежно далеко. Каждый раз, когда кто-нибудь останавливался, чтобы перевести дыхание, смех другого снова заражал обоих. Она лежала на мне и ничего не могла поделать с собой, а истерические спазмы накатывали на нас волна за волной. Мы смеялись, хихикали, хохотали, икали, задыхались, изнемогая от беспричинного смеха.
А потом, когда мы наконец пришли в себя, не имея даже сил отдышаться, я глупо ухмыльнулся и сообщил:
- А знаешь, мне нравится в твоей рубашке.
- Я имел в виду сразу обе причины.
- Мне тоже нравится в моей рубашке.
Она позволила своим пальцам заняться исследованием, они прошлись вниз и вверх, потом внутрь, пока она не обнаружила единственную часть моего тела с гладкой кожей и ласково проследила ее по всей длине. Ее пальцы были как бархат.
- Если ты будешь продолжать стоять на своем, - простонал я, - мне придется вылезти из рубашки.
- Если ты будешь продолжать стоять, - со значением заметила Лиз, - то мне придется влезть в рубашку.
- Давай! А ну-ка рискни!
И она рискнула. И я рискнул. Мы оба рискнули. Целых два раза.
Потом Лиз заказала завтрак прямо в постель. Его принес Шон. Свежие яйца, взбитые с маслом! Апельсиновый сок! И настоящий кофе! Подарок от капитана. Шон показал себя безукоризненным джентльменом. Он подавал еду, не замечая моего наряда. Возможно, ему доводилось видеть гораздо больше; чем я мог себе представить. Но я был слишком хорошо воспитан, чтобы спросить.
Он, впрочем, намекнул, что рубашка надета задом наперед.
- Лучше, если этикетка будет сзади. Позовите меня, когда потребуется еще что-нибудь.
Лиз сумела удержаться от смеха, пока дверь за ним не закрылась. А потом едва не прыснула кофе на одеяло.
- О господи, - задохнулась она. - Ну и репутация у тебя будет.
- В тебе говорит ревность, - фыркнул я. - Как ты думаешь, в розовом я был бы таким же хорошеньким?
'Горячее кресло', передача от 3 апреля (продолжение):
РОБИНСОН…Хорошо, доктор Форман. Давайте вернемся к этой вашей 'сердцевинной группе'. Хторранское заражение - идеальное прикрытие для ваших замыслов. У вас же есть секретный план, не так ли?
ФОРМАН. Если я вам скажу, каким же он будет секретным?
РОБИНСОН. Ага!
ФОРМАН. Это шутка, Джон. Вы помните, что такое шутки, а?
РОБИНСОН. Но у вас все-таки есть секретный план, не так ли?
ФОРМАН. Это никакой не секрет. Просто план.
РОБИНСОН. А?…
ФОРМАН. Секретный план заключается в том, что нет никакого секретного плана. Сердцевинную группу интересует не власть, а операционный контекст. Если я могу позволить себе маленький каламбур, то контекст - это текст и все остальное тоже.
РОБИНСОН (бросает скептический взгляд в камеру). Кончайте трепаться, док. Если хотите поговорить о том, как сражаться с червями, я к вашим услугам. Но когда вы начинаете толковать о контекстуальных сферах сознания, я просто засыпаю. Все, что вы говорите, по сути сводится к одному: нам не победить червей, пока мы не выработаем правильного мировоззрения. Вы используете это как предлог, чтобы исподволь влиять на выборных лиц, принимающих решения. Ладно, хотел бы я знать, кто выбирал вас?
ФОРМАН. Вот оно! Вам мешает скептицизм. Вы продолжаете считать, что находитесь вне сферы самосознания. Вы не осознаете, что вы, и ваше шоу, и наша дискуссия - все это составные части процесса. Потому и ведете себя так, словно не несете ответственности за все остальное, что происходит в этой сфере
