— А пессимизм тоже часть твоего прикрытия? — спросила Долл.
— Нет, — буркнул Триумф.
— Тогда что произошло с отважным покорителем морей, храбрым морским волком, о котором говорил весь Лондон, с фаворитом королевы, который посмеялся бы в лицо самому дьяволу, залепил ему пощечину и оставил платить по счетам?
— Он ушел на покой с серьезными травмами, — кисло ответил Руперт.
— А что случилось с мужчиной, который любил напевать во тьме эту дурацкую песенку о Гвинейском береге? — спросила Долл более спокойно.
Несмотря на все обстоятельства, Триумф улыбнулся и медленно склонился к ней.
— О, ты знаешь… Он не так далеко, — хрипло прошептал он.
Их губы замерли в дюйме друг от друга. Абордажные партии феромонов приготовились бросать швартовочные концы.
— Ты его встретил? — раздался поблизости сонный голос.
Триумф и Долл отпрянули друг от друга и посмотрели вокруг.
Ваш покорный слуга, я, Уилм Бивер, стоял с другой стороны жаровни, зевая и пытаясь оправить брыжи. Судя по всему, выглядел я так, словно меня неделю или две использовала в качестве матраса целая цирковая труппа.
— Excusez-moi?[38] — спросил Луи Седарн.
Я попытался подавить очередной зевок.
— Мужчина. Ты его встретил? Он барабанил в дверь служебного входа. Разбудил меня, собака. Тебя искал, — сказал я.
Синяки после сна выступили еще больше, и сейчас лицом я, скорее всего, напоминал мандрила.
— Что за мужчина? — спросил Седарн, вставая на ноги.
— Мужчина. Ну, человек.
Я еще толком не проснулся, потому закашлялся и зевнул еще раз.
— Что за мужчина? — спросил лютнист более настойчиво, чем прежде.
— У двери стоял! — огрызнулся я.
Нет, честно, а что еще было объяснять? Мужчина. Дверь. Первый стучит в последнюю.
— Ты его впустил? — спросила Долл.
— Разумеется.
— И где он сейчас?
Я наконец очнулся и взглянул на француза настолько решительно, насколько позволяли мои травмированные щеки:
— Я не знаю. Предполагаю, что он тебя ищет.
Седарн быстро осмотрел пустое и безмолвное помещение театра. Двигались только голуби на стропилах и облака мчались друг за другом в сиреневом небе.
— Как он выглядел? Маленький… толстый… итальянец?
— Нет, — уверенно ответил я, глядя в жаровню и грея руки. — Большой и мощный сукин сын. Похож на кирпичный… э-э-э… сортир.
— Парень, который избил тебя вчера? — предположил Седарн.
— О нет. Больше того. Реально больше. У него шрам на лице.
— Шрам на лице, — эхом отозвался француз.
— Ну, по правде сказать, у него вместо лица шрам. Просто отвратительная рожа. Мерзость! — воскликнул я, содрогнувшись от воспоминаний. А затем понимание медленно озарило мой одурманенный разум. — Я хочу сказать… На самом деле он просто ужасен. И груб. Я… я полагаю, не стоило мне его впускать.
— Оставайтесь здесь! — приказал Седарн.
— Что происходит? Ты знаешь того, о ком он говорит? — спросила Долл. Она явно забеспокоилась.
— Надеюсь, нет. Оставайся здесь. — Он повернулся ко мне, Уилму Биверу. — Оставайся с ней.
— Без проблем, — кивнул я и тут же занял место Триумфа у жаровни, наконец по-настоящему грея руки.
— Будь осторожен, Руперт, — сказала актриса, провожая взглядом лютниста.
— Осторожность — мое второе имя, — храбро отозвался тот, правда, фраза эта прозвучала не слишком прочувствованно.
Он исчез в левой кулисе.
— Так ты актриса? — блестяще проявил себя я, повернувшись к Долл.
— Не сейчас! — прошипела та.
За сценой было темно и неприветливо, все пропитал едкий запах свечного сала. Триумф двигался вперед, нащупывая путь вдоль задников, перешагивая через бухты тросов, по мере того как глаза привыкали к мраку. Сердце, казалось, билось где-то в горле. Он вынул кинжальный пистолет, выданный стариком Кью.
В Лондоне шрамов хоть отбавляй. На некоторых улицах можно попасть в весьма затруднительное положение, коли задашься целью отыскать человека без оных. Триумф доподлинно знал, что в милиции шрамы не классифицируются как «особые приметы».
Тем не менее от описания Бивера в разуме Руперта зазвенели очень неприятные звоночки. Он мог вспомнить шесть или даже больше головорезов, у которых вместо лица зияла одна сплошная зажившая рана, и около дюжины громил больше, чем, несомненно, впечатляющий размерами Иствудхо. И только один человек подходил под оба критерия: О'Бау.
Триумф столкнулся с ним лицом к шраму только однажды, а за работой в тавернах видел раза четыре. Личная встреча произошла восемь лет назад, когда Руперта вызвали свидетелем по делу мичмана Пайкера, убитого в кабацкой драке в Дептфорде. Тот служил на «Безупречном», и обвинение пыталось доказать, что мичман находился в здравом уме, а потому не мог «броситься в камин и чрезмерно избить себя кочергой», как настаивала защита. Безжалостные синие глаза, смотревшие с изувеченного мясистого лица человека на скамье подсудимых, одновременно напугали и разозлили Триумфа, а потому он приложил все усилия, дабы почтить на суде память Пайкера — умного и решительного юноши без всяких признаков помешательства.
И все-таки, эти синие глаза… узловатая, безобразная кожа…
Дело в конечном итоге закрыли за недостатком… как там сформулировали? Недостатком свидетелей.
Уравнитель О'Бау.
С тех напряженных часов в зале суда Руперт еще несколько раз видел этого монстра. И в каждом случае — дважды в «Русалке», однажды в «Верховой Кобыле» и еще один раз в «Большом Орле» — О'Бау наглядно демонстрировал, каким образом двадцатиоднолетний красивый мичман может превратиться в обугленную отбивную.
Триумф всегда оставался в стороне от подобных демонстраций. Он слишком хорошо помнил те синие глаза, покрытую ямами опухшую рожу и труп Пайкера, лежащий на столе в морге.
Руперт часто размышлял, как громила приобрел такое количество шрамов. Словно кто-то выжег ему все лицо раскаленной добела сковородой. Иногда Триумфу очень хотелось пожать этому храбрецу руку, хотя он и был уверен, что для исполнения этого ему придется общаться с мертвецом.
Глаза морехода привыкли к утреннему мраку, и он больше не натыкался на вещи. Пистолет-кинжал удобно лежал в руке. Руперт внимательно смотрел по сторонам, уверенно распознавая вот эту декорацию, фонарную стойку, висящие тросы лебедки…
И огромный силуэт.
Удар пришелся неожиданно и сбил Триумфа с ног. Со сдавленным криком он пролетел спиной сквозь фанерный замок Дунсинан, в груди стало горячо от боли.
Какое-то время Руперт лежал неподвижно, думая, что уже умер.
Но нет. Он пополз по разбитому в щепки дереву и оседающей пыли, нащупывая пистолет. Тело болело совершенно неописуемо.
