— Итак, мертвый тупик, игра слов была ненамеренной.
Олаф сказал:
— Я думал, они отправились только на психическую разведку дома и должны были ждать остальных из нас, чтобы войти в него.
— Они ничего не почувствовали в доме. Они сообщили по рации, и лейтенант сделал звонок. — Хупер повернулся назад ко мне. — Если мы сможем доказать, что эти вампиры говорят правду, вы можете отложить казни?
— У нас есть некоторая свобода в отношении того, когда пускать ордер в ход, — сказала я.
— Каннибал может получить их воспоминания.
— Ему придется психически открыться перед вампирами. Это отличается от игр в человеческом мозге, — сказала я.
— Не имеет значения, почему они сделали то, что сделали, — сказал Олаф. — Согласно закону, они будут казнены, независимо от того, почему.
— Мы должны защищать всех людей в этом городе. — Хупер указал назад на ожидающих вампиров. — Последнее, что я проверил, они квалифицируются как люди.
— Я не знаю, что вам сказать, сержант. Ни одна тюрьма не примет их, и мы не можем оставить их на несколько дней прикованными к каталке святыми предметами. Это считается жестоким и необычным, поэтому они должны быть истреблены в установленные сроки.
— Так что лучше просто убить их, чем оставить на каталке?
— Я вам излагаю закон, а не то, во что я верю, — сказала я. — Честно говоря, я думаю, если положить их в запечатанные крестами гробы на некоторое время, они будут в безопасности и не будут болтаться на пути, но это тоже считается жестоким и необычным.
— Если бы они были людьми, этого бы не было.
— Если бы они были людьми, мы бы не говорили о помещении их в коробку и засовывании их в яму где-нибудь. Если бы они были людьми, нам бы не позволили приковать их к каталке и удалить их сердца и головы. Если бы они были людьми, мы были бы без работы.
Он наградил меня взглядом, в котором медленно проявлялось отвращение.
— Подождите здесь, я поговорю с лейтенантом.
— Закон есть закон, — сказал Олаф.
— Я боюсь, что он прав, Хупер.
Он посмотрел на меня, игнорируя Олафа.
— Если бы был другой вариант, вы бы отказались от этого?
— Это зависит от варианта, но я с удовольствием бы воспользовалась правовым убежищем для таких моментов, которое не включало бы убийство.
— Это не убийство, — сказал Олаф.
Я повернулась к нему.
— Ты не веришь в это, поскольку, если бы это было не убийство, тебе бы это так не нравилось.
Он посмотрел на меня этими темными, как пещеры, глазами, и в их глубине был намек на гнев. Мне было все равно. Я просто знала, что не хочу убивать Сару, или Стива, или Генри Джефферсона, или девушку, которую он заставил плакать. Но чтобы не оставлять Олафа один на один с женщиной, мне пришлось бы взять их на себя, но блин не тогда, когда было темно, не тогда, когда они могли видеть, что их ждет, не тогда, когда они были в страхе.
— Ты действительно не получаешь удовольствия, убивая их, да? — Спросил он, и его голос звучал удивленно.
— Я говорила тебе, что мне это не нравится.
— Да, говорила, но я не поверил тебе.
— Почему ты мне веришь теперь?
— Я наблюдал за твоим лицом. Ты пыталась найти способ спасти их или уменьшить их страдания.
— И ты можешь сказать все это по одному выражению лица?
— Не только по одному выражению, а по набору выражений, как облака, проходящие перед солнцем, одного за другим.
Я не знала, что сказать, это было почти поэтично.
— Эти люди не виноваты ни в каких правонарушениях. Они не заслуживают того, чтобы умереть за то, что оказались недостаточно сильными, чтобы сопротивляться Витторио.
— Тед сказал бы, что невиновных вампиров не бывает.
— А что скажешь ты? — Спросила я, стараясь быть сердитой, потому что злость была лучше, чем дрожащее ощущение в кишечнике. Я не хотела убивать этих людей.
— Я говорю, что невиновных не бывает.
Хупер вернулся с Гремсом. Гремс сказал:
— У нас есть адвокат, который давно хотел попробовать с ходатайством об отсрочке исполнения в подобных случаях.
— Вы имеете в виду, как звонок от губернатора в последнюю минуту в кино, — сказала я.
Гремс кивнул. Его такие искренние карие глаза изучали мое лицо.
— Нам нужен истребитель, который написал бы и подписал, что он или она считает, что истребление этих вампиров будет убийством, а не общественным благом.
— Пусть Каннибал прочитает некоторые умы и убедится, что нас не обманули, и тогда я подпишу.
— Анита, — сказал Олаф.
— Не надо, просто не надо, и держись подальше от заключенных.
— Ты не отвечаешь за меня, — сказал он, начиная злиться. Сильно злиться.
— Нет, но я отвечаю, — сказал Гремс. — Держитесь подальше от заключенных до дальнейшего уведомления, маршал Джеффрис. Я сообщу другим маршалам, что мы делаем.
Они пошли к задней комнате и бывшим заложникам и Эдуарду. Олаф сказал то, о чем я думала.
— Эдуарду не понравится то, что ты делаешь.
— Ему и не должно нравиться.
— Для большинства женщин мнение их парня имеет значение.
— Иди ты в пизду, — сказала я, и отошла от него.
Он выкрикнул мне вслед.
— Я думал, что ты не хочешь.
Я продолжала идти. Вампиры на полу смотрели на меня, словно я была Витторио, или нечто другое, такое же страшное. В нескольких глазах была ненависть, но под ней был страх. Я могла ощутить его основанием своего языка, как что-то сладкое, с привкусом горечи, как темный шоколад, немного чересчур черный.
Дальняя дверь открылась, Каннибал помогал Саре выйти. Она увидела меня и закричала снова:
— Она собирается убить нас! Она собирается убить нас всех!
Обычно, она была бы права, но, возможно, только возможно, мы действительно сможем спасти сегодня всех.
Глава 65
До рассвета оставалось меньше двух часов. Я устала до боли, но все вампиры были еще живы. Они были прикованы к каталкам в морге, а так как комната в морге была предназначена только для одного вампира, следователь и все его люди были не слишком рады видеть целых десять, но Гремс задействовал своих собственных людей в качестве дополнительной охраны. Караул был исключительно добровольным, но его люди смотрели на него, как на сумасшедшего; если он сказал, что это хорошо, так и было. Кроме того, он объяснил это так:
— Никто не умер сегодня ночью, если мы сделаем это — и завтра никто не умрет.
