Операция в Германии
В 1971 году я получил официальное приглашение Министерства здравоохранения ГДР сделать первую операцию замены локтевого сустава по моему методу. Было сказано, что поездку мне оплатят. Приглашение устроил мой чешский друг Милош Янечек. Он временно работал директором клиники в северном немецком городе Грейфсвальде. После советского вторжения в Чехословакию ее экономическое состояние ухудшилось, а немцы платили вдвое больше. К тому же Восточной Германии не хватало своих квалифицированных кадров — оттуда, кто только мог, сбегал в Западную. Милош знал о моем изобретении и был заинтересован внедрить этот метод в Германии.
Честь таких приглашений обычно оказывалась хирургам с большим научным именем, а у меня его еще не было — я только что подал заявление на должность заведующего кафедрой и ждал решения. Поскольку я не «важная птица», бюрократы Министерства здравоохранения в Москве тянули мое оформление поездки: я должен был заполнить десятки анкет, получить характеристику, заверенную райкомом партии, пройти утверждение на выезд от специальной комиссии ЦК партии (без партии — никуда!). Представлять меня там должен начальник отдела внешних сношений министерства д-р Олег Щепин, важный хлыщ, всегда изысканно одетый (ему надо встречаться с иностранными делегациями). Со мной он говорил с застывшей вежливой улыбкой и холодными глазами. Другой такой же хлыщ, Ляховский, начальник протокола министерства, никак не завершал оформления нужных бумаг. Эти партийные бонзы были типичными «чертовыми малютками» медицинской бюрократии: они ни дня не работали врачами, получали зарплату в три-четыре раза больше врачей и занимались тем, что шпионили за иностранцами и за выезжавшими за рубеж.
Хотя я был очень занят добыванием протекций для получения места на кафедре, но все равно много раз ездил в министерство — пробивать разрешение. И каждый раз вспоминал слова Вишневского: «чем выше, тем хуже пахнет». Уже прошли все сроки, Милош прислал телеграмму из Грейфсвальда (телефонная связь не была налажена): «Почему так долго не едешь?» А я отвечал: «Министерство задерживает».
Опять телеграмма: «Выезжай скорей, после операции твой доклад включен в конгресс в Лейпциге».
Даже люди из стран Восточной Европы, подконтрольной Советскому Союзу, не могли понять всей туговатости нашей бюрократии и глубины нашей зависимости от партии.
И вот я уже прошел конкурс на заведование кафедрой, документы будут оформлять еще около двух недель — самое время успеть съездить в Германию, а разрешения все не было. Опять я приехал в министерство, и опять ждал. Неожиданно в коридоре меня увидел Игорь Бубановский, начальник планово- финансового управления. Он был другом молодости моей мамы во Владикавказе и знал меня:
— Ты чего такой грустный?
— Да вот не пускают в Восточную Германию делать операцию. А там уже давно ждут.
— Кто оплачивает поездку?
— Они, немцы.
— Ну, тогда это легко. У нас на это фондов мало, а если они платят — нет проблем. Пойдем.
Он привел меня к Щепину:
— Слушай, надо помочь молодому профессору. Мы за поездку не платим, так что оформляй.
Сила связей крепче всего — через три дня я уже вылетал в Берлин. Волновало меня прохождение таможни. Я вез с собой набор из трех искусственных суставов локтя, не имея разрешения. Это были мои собственные суставы, подпольно изготовленные на заводе «Авангард» моими пациентами. На них нет марки производства, и я не мог иметь на них официальных документов. Если их отберут, мне нечем делать операцию — цель поездки пропадет. И еще — по просьбе Милоша я вез ему золотые часы и золотой браслет, он отдаст мне за них немецкие марки. Золото полагалось вписывать в декларацию и ввозить обратно. Но в те годы металлоискателя и проверки багажа просвечиванием еще не было. Я надел часы и браслет под манжеты, а суставы положил в ручную кладь. Если таможенники попросят открыть чемодан, там ничего не будет. Но они и не просили — раз со служебным паспортом, значит, это какой-то чин. И я благополучно вышел за пределы советской границы.
Оказаться за советской границей было приятным ощущением. Многие советские люди мечтали об этом, да немногим удавалось. Был такой анекдот: премьер-министр Косыгин говорит Брежневу: «Давай откроем границы — пусть уезжают все, кто хотят». Брежнев отвечает: «Ты хочешь, чтобы мы остались вдвоем?»; Косыгин ему: «Э, нет — ты останешься один».
Президент Грейфсвальдского университета прислал за мной в Берлин свою машину. Я заехал в министерство на знаменитой улице Унтер-ден-Линден. Улица красивая, но я представлял себе, как по ней проезжал Гитлер и маршировали полки фашистов. По-немецки я говорил достаточно, чтобы меня поняли — в министерстве без проволочек дали мне немецкие марки на две недели расходов вперед, получилась солидная сумма. Из Берлина до Грейфсвальда 450 километров на север. Я сидел на заднем сиденье и думал: «Вот как странно сложилась судьба — с детства я считал Германию врагом, а теперь еду по ней с почетом. Надо мне посмотреть, как организована клиника Милоша, и что увижу интересного перенять для новой работы».
Я укрыл ноги пледом, подумал: «Хороший плед, надо будет такой купить…» и задремал.
Милош встретил меня по-братски:
— Володька, за десять лет, которые я тебя знаю, ты уже — профессор. Поздравляю!
За годы, что мы не виделись, произошло советское вторжение в его Чехословакию. Мы сели за стол в ресторане университетского клуба, он сказал:
— Знаешь, как приятно было получить твою телеграмму в день вторжения! Очень важно знать, что есть друзья — я был растроган. Мы все в моей стране потеряли в тот день веру в Россию. Но было бы еще горше узнать, что политика прервала нашу с тобой дружбу. Как ты не побоялся дать в Чехословакию телеграмму сочувствия? — это ведь было опасно.
— Дорогой Милош, самое опасное в жизни — это потерять свое личное достоинство. Если бы я не дал телеграмму, я бы чувствовал себя предателем по отношению к тебе. Получалось бы, что я молча поддерживал вторжение. Я хотел показать тебе мое истинное отношение к тому ужасному политическому преступлению. Это было делом моего личного достоинства.
Хотя встреча наша была радостной и символической, я изменил русскому обычаю крепко выпить — назавтра предстояла операция. На новой машине Милоша — он с гордостью показал мне большой американский «шевроле», который купил за австрийские шиллинги, мы поехали в клинику. Клиника поразила небольшими размерами — трехэтажное красное кирпичное строение в старом европейском стиле. Внутри тоже все миниатюрное и очень чистое — по-немецки. Я подумал: «Ну, в Москве клиника у меня будет намного больше, хотя вряд ли чище».
Милош подвел меня к моему завтрашнему пациенту:
— Володька, вот твой больной.
Его звали Вольфганг Кирш, ему 26 лет, но он ухе три года инвалид — после тяжелой аварии оба его локтя обездвижены. Я буду делать операцию на правом суставе, и если все пройдет удачно, Милош потом сделает на левом.
— Можно посмотреть операционную? Я хочу представить себе, как все будет расположено.
Мне приходилось два-три раза оперировать по приглашениям коллег в других больницах, но еще никогда за границей. Операционная тоже небольшая, над ней стеклянный купол для гостей и студентов — наблюдать сверху. Я осматривался и мысленно располагал себя и ассистентов вокруг стола. Милош спросил:
— Тебе не нравится позиция стола, ты хочешь что-то поменять?
— Нет, ничего. Я просто репетирую в уме ход операции.
Утром все готово без суеты — немецкая пунктуальность во всем. Поразило меня обилие превосходных немецких и западных хирургических инструментов. У нас этого не было совсем. Сказывалась старая техническая культура Германии и то, что экономические контакты с другими странами были свободней. Мои ассистенты — сам Милош и два его сотрудника, один — его сын-студент, тоже Милош. Он учился в Чехословакии, но на два года был переведен в Германию. Это тоже признак более широких деловых контактов.
