— Несколько лет назад я пытался уговорить Волкова, директора ЦИТО и главного травматолога, чтобы мы покупали у вас эти инструменты. Он ответил: «У нас нет валюты, мы будем выпускать свои». Но ничего до сих пор у нас не выпускают. Мы оперируем такими говенными инструментами, что ты себе представить не можешь.
Он посмотрел на меня:
— Могу, мне рассказывал наш с гобой общий друг Милош Янечек. Он мне говорил о телеграмме, которую ты прислал ему 21 августа, в день, когда ваши войска захватили нашу страну. Я знаю, что ты — настоящий друг нашей страны. Если тебе так нравятся эти инструменты, я сделаю так, что ты получишь их. А теперь — хочешь видеть операции Мориса Мюллера?
— Самого Мюллера? — в те годы тот швейцарский ортопед был звездой № 1 в нашей области.
Олдридж повел меня в швейцарский павильон, представил и просил показать операции.
Любезный швейцарец принес мне кофе и сигары, усадил в кресло напротив телевизора и достал из кармана несколько видеокассет. В ту пору советских видеокассет еще не было. Он вставил кассету в аппарат — и начался показ операции Мюллера, с его подробными объяснениями. Я впился глазами в экран и почти целый день смотрел кассету за кассетой, учась технике операций у великого мастера. И думал: «Боже мой, у этого швейцарского стендера в кармане помещались несколько кассет, которые все показывают и объясняют значительно лучше, чем шестеро моих ассистентов! Если бы я только мог, я бы с удовольствием променял малограмотных ассистентов на такие видеокассеты, и мои студенты только выиграли бы от этого, приобретая настоящие современные знания. Да, это верно — мы живем и работаем в глубокой жопе».
Когда кончилась выставка, мне прислали приглашение в чехословацкое посольство на улице Фучика. Там были представители Министерства здравоохранения и несколько хирургов. Официальные лица говорили речи о советско-чешской дружбе (это через шесть лет после вторжения 1968 года!). После речей в честь той дружбы профессорам преподносили подарки. Мне, единственному, подарили набор фирмы «Польди» — две большие металлические коробки, полный набор ортопедических инструментов. Это был драгоценный подарок — он не только давал мне уникальную возможность улучшить свои операции, но и символизировал мою дружбу с чехами.
Через некоторое время, узнав, что мне дали иностранные инструменты, профессора института Родионов и Бабичев на ученом совете заявили, не называя меня по имени:
— У нас есть такие профессора, которые не признают советские инструменты, а любят только заграничные!
Ректор Белоусов спросил:
— О ком вы говорите, о Голяховском? Ну и что? Молодец, что достал хорошие инструменты. Вы были против него, а я вам повторяю — Голяховский себя еще покажет.
Это была его последняя похвала — через несколько дней он умер во время заседания в городе Куйбышеве. Хоронили его с почетом. Я вспоминал, как отвозил ему небольшую взятку.
Вскоре после этого генерал Карпец, из Уголовного розыска, сказал мне:
— Ваш ректор Белоусов умер вовремя. На него было заведено большое дело за взятки. Если бы он не умер, его бы уже арестовали — он брал по пять тысяч за поступление в институт и с некоторых брал за должности дорогими брильянтами.
Ну, моя взятка была намного скромней: один государственный лось, убитый на охоте, и мелкие заграничные вещи. Да, вот еще — профессорский портфель, который он отобрал.
Наука и интриги
Первую кандидатскую диссертацию у нас подготовил Владимир Косматов. Я дал ему тему операций по илизаровскому методу, он старался и собрал достаточно материала для обычной клинической диссертации. Работая ординатором, он получал мало, жил бедно, и я сделал его ассистентом. На фоне других ассистентов он был лучше хотя бы тем, что был моим ставленником. А мне нужно иметь среди партийных ассистентов такого, кому я мог доверять. Зарплата Косматова увеличилась вдвое, он сиял от счастья и говорил мне:
— Мы с женой очень вам благодарны. Она сказала — если бы не твой профессор, не видать бы тебе ни диссертации, ни ассистентской должности. Это верно. Спасибо вам.
Писал он с великим трудом, ему не хватало научной и общекультурной подготовки. Я сидел ночами и переписывал весь текст заново — надо помогать ученику.
Как раз так случилось, что накануне защиты газета «Известия» напечатала критическую статью против директора ЦИТО Волкова, моего бывшего начальника. Его обвиняли в торможении развития илизаровского метода. Интриг в науке всегда много, но многолетняя борьба Волкова против Илизарова была особенно нарицательная — в ней бюрократ от науки боролся против самой науки. Волков все выше поднимался в министерстве и академии и метил в кресло министра. Статья в газете могла ему сильно навредить. Я помнил, что он помог мне получить кафедру. И вот теперь, как момент политики, моя кафедра, с первой диссертацией по илизаровскому методу все-таки были ему небольшим оправданием.
Я пригласил Илизарова приехать на защиту, мы с ним были соруководителями Косматова. На ученый совет он пришел с Валерием Брумелем, легендарным прыгуном-чемпионом. Валерий, как жеребенок, всегда ходил за ним в его приезды в Москву — после того, как он спас его знаменитую ногу, он считал его своим вторым отцом. Появление в аудитории института двух этих знаменитостей вызвало сенсацию:
— Смотри, это же сам Илизаров, и с ним Брумель! Это их Голяховский пригласил.
Я с волнением ждал, как ученый совет примет первую диссертацию с моей кафедры. Во все научные голосования замешано много интриг и политики, профессора часто оценивают не столько диссертацию, сколько диссертанта и его руководителя. Что мне покажет голосование? К моему удивлению, все проголосовали «за». Это означало вполне благожелательное общее отношение совета не только к диссертанту, но и ко мне.
После защиты полагалось давать банкет, но у Косматова не было денег. Я одолжил ему:
— Отдадите потом, когда диссертацию утвердят и вы станете получать еще больше.
Банкет в ресторане был веселый, кафедра выглядела как довольно сплоченный коллектив, а Илизаров с Брумелем были как два «свадебных генерала».
Но помимо обычных средних диссертаций и статей я мечтал о серьезной науке, мне хотелось развить основу своего метода лечения переломов действием магнитного поля. Уже много раз я успешно применял его на больных и получил на это патент. Секрет метода крылся в определенном напряжении магнитного Поля и его длительности. Но механизм действия магнитов требовал научного обоснования, нужно было детальное экспериментальное изучение — как и почему магнитное поле стимулирует формирование костной ткани. Однако ни кадров научных работников, ни средств на исследования у меня не было. Много хороших работников просились ко мне на работу, но взять их я не мог, пока не избавлюсь от некоторых ассистентов и заменю их на более способных.
Однажды Майя Плисецкая приехала к нам домой и привезла с собой молодого танцора Большого театра Бориса Акимова. От перегрузки ног у него образовались невидимые участки распада костной ткани, как трещины — так называемый «стресс-перелом». Ни гипсовые повязки, ни операции были непригодны, я лечил его магнитным полем, и вскоре Акимов снова танцевал (потом Боря стал народным артистом и руководителем балета).
Очевидно, слухи об этом «чуде» слышали другие артисты балета, люди постоянно пересказывают свои впечатления от лечения — это самый лучший способ найти себе хорошего врача. И вот у меня появился громадный бородатый мужчина, тип русского купца, Савелий Ямщиков:
— Я к вам от Майи Михайловны. Моя жена — солистка Ленинградского балета — беременна, и у нее страшно разболелись ноги. Вылечите ее, Христом-богом умоляю, — он перекрестился, чем поразил меня; верующих людей среди интеллигенции тогда практически не было.
У его жены Валентины Ганибаловой оказался такой же распад кости — трещины, как у Акимова, но дело осложнялось поздним сроком беременности. Как организм отреагирует на магнитное поле, я не знал, и
