— Зарабатывать на жизнь литературным трудом в Америке почти невозможно. Тем более писателю, пишущему на русском языке.
Привлечь внимание американских читателей русскому писателю нелегко, надо уметь находить верную тематику и выражать её в понятном им ключе. И прежде всего, меня должен переводить хороший переводчик, которому я сам должен платить. Ещё один тупик!
Упираясь мыслями в непреодолимые препятствия, я стал думать: может быть, Ирина была права, когда плакала ночью в начале моей болезни, — не слишком ли я люблю Америку? Да, Америка дала нам прибежище, но она же и отвергала всё, что я ей предлагал: мои познания, моё умение, мою любовь…
Я решил, что надо на время оторваться от Америки. Куда? Конечно, только в Израиль — своими глазами увидеть Страну Обетованную. Мне как лекарство нужны были положительные эмоции, и я был уверен, что получу их от встречи со страной, которой так много интересовался, читая Библию и следя за её героической борьбой за существование. К тому же у моего друга доктора Миши Цалюка, парторга из поликлиники, где я работал последний год в Москве, наступал день 60-летия. Перед нашим расставанием я обещал ему, что во что бы то ни стало приеду в Израиль на его юбилей.
Ирина не могла оставить работу и не так стремилась в Израиль, я полетел туда один.
Боинг-747 израильской авиакомпании «Эль-Аль» приближался к Тель-Авиву со стороны Средиземного моря.
По радио торжественно объявили: «Подлетаем к берегам Израиля». Заиграла бодрая еврейская музыка, которую я привык много лет слышать в передачах «Голос Израиля» ешё в Москве. Я прильнул к окошку: впереди полоса берега. Больное моё сердце забилось учащённо, и на глаза навернулись слёзы — думал ли я раньше, что увижу эту землю!
Я не просил друзей встречать меня, я хотел сначала побыть один на один с Израилем. Мне надо было пройтись по улицам, увидеть лица людей, ощутить общую особенность их. Какая она у израильтян? Я шёл по набережной Тель-Авива и видел необычайное разнообразие типов лиц. Хоть я не националист и даже полукровка, но было приятно сознавать, что все вокруг — евреи. Сразу бросалось в глаза, что израильтяне отличаются от евреев в остальном мире: много высоких и стройных девушек-красавиц; много молодых парней в военной форме (резервистов с автоматами за спиной), от которых веяло силой и мужеством; пожилые люди со спокойным достоинством в тускнеющих от возраста глазах… И я понял: общая особенность израильтян — это их гордая и свободная манера держаться: осанка хозяев страны.
Потом были встречи с друзьями. Миша Цалюк всем меня представлял:
— Это мой друг американец, он специально ко мне приехал из Америки.
Слова «Америка», «американец», «американский» произносились с уважением и особым смыслом. Мне было приятно это слышать — в той небольшой компании новых и старых израильтян я представлял
Мишина жена Броня говорила:
— Мы все тут молимся на Америку, особенно молодёжь, — и подкладывала мне куски фаршированной рыбы повкусней: — Это рыба из озера Кинерет, Галилейского моря — лучшая во всём мире.
Гости, недавние иммигранты, подходили ко мне:
— Скажите, а вы действительно из Америки? Ну, и как вам там живётся? Наверное, хорошо, а?
— Очень хорошо! Намного лучше, чем в России.
— Ну да, конечно — Америка такая богатая страна! Надо будет обязательно съездить в Америку, посмотреть.
На другой день меня пригласила наша старинная подруга доктор Ида Учитель. Она была известным профессором иммунологии в Москве, но уехала уже под шестьдесят и смогла найти работу только как лаборант. Ида не унывала, она никогда не унывала:
— А ну-ка, ну-ка, покажись-ка, американец! Поседел, поседел немного.
— Так ведь пять лет прошло.
— Ну, садись за стол, вот селёдочка (без селёдочки у неё не обходилось), рассказывай про свою Америку, всё по порядку. Вы счастливы там?
— Ещё как! Помнишь, ты меня спрашивала, надеюсь ли я стать опять профессором в Америке? А я тебе ответил, что готов начать с санитарской работы. Ну, так вот: я уже санитарскую имел, а вот профессором, наверное, не стану. А селёдочка твоя вкусная!
Я не предполагал, что пройдёт ещё восемь лет и я опять приеду в Израиль с Ириной, мы придём к Иде Учитель, и я скажу ей, что всё-таки стал в Америке профессором. И, конечно, опять у неё на столе будет вкусная селёдочка.
Я собрался взять машину и поездить по Израилю. Друзья стали наперебой предлагать себя в гиды. Но я твёрдо сказал:
— Нет, извините, позвольте мне побыть один на один со страной и народом. Я достаточно знаю историю Израиля и имею представление обо всём интересном здесь. Но я хочу испытать «эффект присутствия», почувствовать то, что нужно только мне одному, для самого себя.
Я поехал в Иерусалим и сразу направился в Старый город. Передо мной проходила четырёхтысячелетняя история, я бродил по улицам, затаив дыхание. Возле Стены Плача я простоял весь вечер, думая, вспоминая, мечтая. Есть традиция: вкладывать в щели стены записки с просьбами, которые обязательно исполнятся. Я не просил еврейского Бога, чтобы он помог мне получше устроиться в Америке — во мне пробуждалась уверенность, что я сумею сделать это сам. Но я вложил записку, чтобы Он отпустил из Советского Союза моего друга-отказника доктора Норберта Магазаника.
Я влюбился в Иерусалим с первого взгляда. Из окна моего номера в гостинице я видел Старый город и по полночи любовался его стенами и огнями на башнях.
Потом я проехал за четыре дня всю страну с севера на юг. В Цесарии я сидел на развалинах римского амфитеатра, где были принесены в жертву две с половиной тысячи израильтян. С тех пор прошло две тысячи лет, и мир принёс в жертву во Вторую мировую войну шесть миллионов евреев. Изменился ли мир? — нет! Но изменились евреи: теперь они хозяева своей страны и никому не позволят принести их в жертву.
В конце пребывания в Израиле я поднялся на гору Масаду, древнюю крепость, где небольшая горсточка евреев три года сопротивлялась мошной римской армии. Там дул страшный ветер, и я подставил ему лицо, пытаясь кожей ощутить то, что ощущали эти зилоты, — ветер мужества. Он вселял в меня силы и уверенность. Я возвращался домой — в Америку.
Выход книги
Стандартная схема любви: мгновенное увлечение и — постепенное охлаждение. Если бы Ромео и Джульетта не отравились в ранней юности, неизвестно, что могло бы произойти с их любовью потом. Только в очень крепкой любви разочарование не приводит к полному угасанию, хотя и в ней бывают кризисы.
Я Америку любил сильно, несмотря на все отвержения. Небольшой тот кризис был следствием морального состояния в период болезни: сердце и печень способны перевернуть душу. Но теперь я вернулся из Израиля примирённый с самим собой и с действительностью: как бы ни было, мне повезло, что я выбрал Америку. У меня есть работа, буду продолжать делать её, какая она есть.
Не только мне, но и Ирине нужно было успокоение: после волнений из-за моей болезни она теперь опять переживала за моё непрочное будущее и наше материальное благополучие.
В Бруклинском госпитале директор Роберт Лёрнер встретил меня очень сердечно:
— Доктор Владимир, приятно видеть вас вновь! Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, вполне хорошо и готов приступить к работе.
И объяснил мою ситуацию: я готов выполнять резидентские обязанности, но не вижу смысла ассистировать на операциях, тянуть крючки. Он выслушал меня как настоящий джентльмен и понял как профессионал. Он предложил:
— Поработайте один год в научной лаборатории вместо покойного Гестринга: нам надо закончить
