было вполне знакомо: многие пациенты доктора Нима выглядели так или примерно так, впрочем как и многие его не—пациенты. Ничего, голубушка, ничего. Ты у меня еще побегаешь. Ты у меня еще забудешь, с какой ноги надевать вставную челюсть. Мы с тобой еще пообщаемся.
— Да, — сказал доктор на стук в дверь и отвернулся от окна. — Да.
— Ну чего ты снова зажимаешься, мы же с тобой давно работаем. Расправься, на какой стройке ты провел эту ночь? Ни на какой? Очень зря, походы по стройкам полезны для общего развития. Вот тебе твоя любимая стена, облокачивайся. За колено не бойся, а подстрахую. Кричи.
Ну вот — а говорил ничего не выйдет. Молодец, уже гораздо лучше. Перестань сгибать эту ногу, я же тебе ее держу! Мы вдвоем тебе ее держим, я и твердая земля, мать твоя. Да ты смейся вслух, чего ты хихикаешь? Смеяться тоже полезно, почти как кричать. Сядь, посиди немного. Ты зря в прошлый раз отказался от чая, те пирожные, которые я тебе предлагал, были очень даже ничего. Нет, сегодня их уже нет, ты что думал, я тут святым духом питаюсь? Давай—ка нажмем на твое колено. Вот так. Я тебе его погрею, не дергайся, посиди минуту. Теперь спокойно вставай и все будет в порядке. Ты хороший мальчик, и колено у тебя хорошее. Кричи. Ну куда, куда, куда ты побежал? Ты кричишь, а не участвуешь в соревнованиях по бегу. Не надо срываться с места, вряд ли тебя это куда—нибудь приведет. Стой спокойно и ничего не бойся. Все самое плохое уже произошло, дальше будет только лучше. Кричи.
Парень вышел, оставив после себя тоскливый запах табака. Нетяжелое, но какое—то нудное детство, занятость матери, суровость отца, детские обиды, ремень, слезы, проблемы, непонимание, школа, издевательства, приятели, драки, комплексы, прыщи, неудачи в личной жизни, еще неудачи в личной жизни, какие—то страсти, попытка самоубийства, прыжок из окна, переломы, ссадины, шрамы. Хороший мальчик. Без дураков, хороший. Перекрученный весь, а так ничего, хотя дергается сильно. Пройдет, впрочем. Все пройдет.
Стук в дверь — слабый, еле слышный. Однако. Это она в первый раз пришла вовремя, не опоздала.
Конечно, можно сидя, вот стул. Вы сегодня гораздо спокойнее, правда? Давайте, начнем. Дышите. Глубокий вдох — глубокий выдох. Глубже, еще глубже. Вдох — выдох. Три глубоких вдоха—выдоха. Спину ровнее. Дышите, дышите, все нормально. Мы же с вами говорили, помните: необязательно сразу все, можно медленно. Я знаю, что вам сложно, я не тороплю. Давайте еще подышим. Плечи держите сами, а я подержу вас за руку. Вот тут — правильно, да? Локоть не напрягайте, дышите, глубже дышите. Спокойнее. Ровнее. Шея. Прямее шея. Еще шея. О, какая замечательная шея, а вы говорите. Нет, это не у вас три шеи, это я вас хвалю. Змей Горыныч? Похоже. Только вряд ли он так шею напрягал, он бы с такой напряженной шеей не проходил и дня, ему же надо было не одну голову носить, а три! Вам тоже? Тоже три? А, за всех ваших безголовых. Тогда тем более. Вы дышите, дышите, за всех дышите. Всеми тремя головами.
Эта — одна из самых сложных пожалуй. Да еще возраст. Детское одиночество, улица, аборты, где— то муж, потом еще муж, дети, а как же без детей, нервные срывы, угрюмость, болеет, тяжело болеет и жалуется, все время жалуется, серая, молчаливая, но даже молча — жалуется, и плечи держит так что хочется держать их все время за нее, и шея — это уму непостижимо, как она с такой шеей еще вообще жива. Робкая, но цепкая. Такая долго проживет, несмотря на все болезни. Вот как именно проживет — это большой вопрос. Хорошо бы, чтоб хорошо.
Крик — не такая сложная вещь, а вот попробуй покричи без подготовки. Ничего не выйдет и ничему не поможет. Кричать надо изнутри, совсем изнутри, чтобы все тяжелое, все страшное, все больное с криком выходило. Кричать надо так как будто ты с этим криком душу отдаешь. В какой—то мере так оно и есть — не душу, а часть души, ту, с которой тебе плохо. Чтобы все, что душит и давит, в крик ушло. Так кричат только один раз в жизни. Так у доктора Нима кричали только один раз, последний. На этом крике курс лечения заканчивался, и в мир уходил новый человек. Легкий, как балерина, и прямой, как струна. Конечно, любой новый человек может наделать массу новых глупостей, но вот этой идущей из детства застарелом боли в нем уже не будет. Ушла. Вышла. Выкричалась. Вся.
Самым главным было найти нужную точку. Потому что самостоятельно по—настоящему никто не закричит, тут виртуозов нет. Подобрать ключ к телу человека, как к дверце сейфа, — найти то место, в котором сосредоточилось все тяжелое и плохое, вся основная боль. Такое место обязательно есть, только оно не вопит про себя «вот оно я», а прячется: ищи! Ищи, потому что именно там и держать, именно там и греть, именно там и надавить в нужный момент. Остальное произойдет само, только не надо торопиться. Распавшиеся семьи, брошенные дети, ссоры, скандалы, драки, обиды, поражения, травмы, дырки от бублика. Есть — а не надо бы. Есть — и нету. Есть — и человек целиком там, как аккуратно сложенная тряпочка. Нету — и вот он, наружу вышел. Весь.
Стук в дверь. Доктор Ним встрепенулся и пошел открывать. Девушка вошла и нерешительно улыбнулась.
Кричи! Не думай ни о чем, мысли мешают, не задавай вопросов, не напрягайся, кричи' Нет, это слабый крик, это неточный крик, это ты все забыла, чем мы в прошлый раз занимались. Еще кричи! Да не прибежит никто, говорю же тебе, у меня стены звуконепроницаемые, я специально заказывал, у меня все соседи знают, что я — сумасшедший доктор.
Спину, спину прогни! Вот моя ладонь, ложись на нее, еще ложись, лучше ложись, я держу, давай сюда весь твой позвоночник, прогибайся еще, еще, еще, руку к стене прижми, руку, вот так, хорошо, умница, громче кричи, громче, ты умница, ты все сможешь, у тебя все получится, кричи! Так… так… так… Позвоночник распрямить! Быстро! Выпрямись, вся выпрямись, как линейка выпрямись, что ты виснешь как белье на заборе, что значит говорила, что не получится, это у кого еще не получится, выпрямись, я тебе сказал, и прекрати думать о своей несчастной жизни, не было у тебя никакой несчастной жизни, не было и не будет больше никогда, ты мне все врала, сознавайся, врала, ты все придумала, и страсти эти, и как тебя били, и тех мужиков в подвале ты сочинила тоже, и никогда никто тебя не бросал, ты наврала, ты мне все наврала, ты никогда не билась головой об стену, и таблеток никаких не глотала, истеричка, глупая истеричка, как же ты могла на все это пойти, как же ты могла, ах не наврала, ах было, не сметь плакать, не сметь, а то изнасилование тоже было, и мать тебя из дома выгоняла, и эти руки, руки везде по твоему телу. СПИНУ! Спину положить, на ладонь мне клади, прогнись, еще прогнись, голову вверх, шею расслабь, вот твой позвоночник, весь у меня в руках, я держу его, держу его, кричи!!!
Вой. Сплошной, бесконечный вой. Одинокий вой, как в лесу. Отталкивается от звуконепроницаемых стен, плывет к потолку, заполняет комнату, рвется в окна, бьется в уши, стоит столбом, давит на мебель, вытесняет все. Длится, длится, длится. И уходит постепенно, как ушедший поезд. Тише. Тише. Еще тише. Тишина.
Доктор Ним подшел к открытому окну и высунулся оттуда, глядя на улицу. Вышедшая от него стройная девушка легким шагом переходила дорогу. Доктор Ним понаблюдал за ней какое—то время, засмеялся вслух и закрыл окно.
ВЛАСТЕЛИН КОЛЬЦА
«Останови!» — хотел крикнуть киномеханику Эльгрекин, просматривая ленту собственной жизни. Вот здесь останови, здесь. Здесь, когда он, Эльгрекин, только—только встретил Натусю, только обрадовался, что она такая замечательная есть на свете, и ничего дальнейшего еще не было. Не было ссор, не было обид, не было развода, ничего. Останови!
Киномеханик занес было руку над кнопкой «стоп», но тут Эльгрекин задумался. Если остановить здесь — не будет Дениски. Не будет обид, ссор и слез, но и Дениски никакого совсем не будет. Жалко. Человек ведь. Давай дальше, махнул рукой Эльгрекин, и лента закрутилась знакомыми кадрами.
«Останови!» — уже почти совсем закричал Эльгрекин, глядя на последний кадр жизни мамы. Не надо туда, не надо дальше, я не хочу, я же знаю, что через пять минут будет авария. Я это знаю — здесь, но не знаю — там, так, может, и не надо? Может, останови?
…и не будет тех длинных ночных разговоров с отцом, пусть по приходе с кладбища, но обо всем, и не будет ощущения чего—то важного, почти даже понимания жизни и смерти, и не будет той веселой пьянки через пять лет, когда они с папаней нажрались как подростки, и орали какие—то песни у Ксюши под окнами,
