Дэви сделал шаг вперёд и вышел на полянку. Книжник подскочил. Пинч вынул изо рта трубку.
— Ты что здесь делаешь? — спросил Пинч после минутного молчания.
— Мы с Джейн Баули ищем подземную дорогу.
— Вот как! — хладнокровно сказал Пинч. — А где Джейн Баули?
Джейн вышла на полянку и скромно потупила глаза.
— Нашли? — спросил Пинч.
— Нет, масса Пинч. Её нигде не видать.
— Вы рыли землю?
— Нет, масса Пинч, мы стучали палкой по корням.
— И мы заблудились в лесу, — добавила Джейн.
— И слышали наш разговор? — спросил Книжник.
— Ей-богу, не нарочно, дядя Сэм, — сказала Джейн.
— Я надеюсь, что вы умеете молчать? — пробурчал Пинч, выбивая трубку о сапог.
— Мы будем молчать, — сказал Дэви, — я ручаюсь…
— Джейн?
— Я клянусь! — воскликнула Джейн.
Пинч кивнул головой.
— Я знаю вашего брата, — сказал он. — В таких случаях чёрные умеют молчать. Подземная дорога существует. Но это секрет. А теперь ступайте за мной. Я вас выведу на обыкновенную дорогу. Сэм, ты иди по другой тропинке. Ты слишком много шляешься по лесу. Хопкинс это уже заметил. Письмо разорви тут же на мелкие клочки. Пошли!
Дэви и Джейн молча шли за Пинчем более получаса.
Дэви прервал молчание.
— Масса Пинч, — сказал он, — а вы не боитесь?
— Будь я проклят, — ответил Пинч, — если я чего-нибудь боюсь! Мои предки недаром переплыли через океан.
Полярная звезда
Хэт уже полгода была замужем за Джоном Табменом. Свадьба заняла не очень много времени. Джон сделал девушке предложение вечером, а утром поговорил с Большим Беном и подарил ему новый камень, чтобы точить топор.
Старая Рит поплакала и согласилась. Днём Джон переговорил с Хопкинсом. Надсмотрщик сплюнул и сказал, что ему всё равно, кто на ком женат, но Джон «должен привести в порядок эту дрянную девку». Джон Табмен был на хорошем счету в большом доме.
К вечеру следующего дня Хэт взяла своё новое лоскутное одеяло и перешла жить в хижину Джона. С тех пор белые стали её называть Гарриет Табмен.
Джон вряд ли мог привести кого-нибудь «в порядок». Он сам был человек беспорядочный. В свободные минуты он брал руки банджо и без конца пел и играл. Свободных минут у негров было мало, но ни один праздник не обходился без весёлого Джона. В сущности, у Хэт прибавилось много забот. По вечерам она только и делала, что стряпала и стирала, напевая под тренькающие звуки немудрёного инструмента.
Весельчак Джон не любил разговоров на серьёзные темы. Когда Хэт заговаривала с ним о будущем, он хохотал и хлопал её по плечу.
— Завтра само собой придёт, Хэт! Солнце всходит каждый день. Док меня любит — я хороший негр, а ты моя жена. Давай затянем-ка песню вдвоём!
Когда Хэт говорила что-нибудь нелестное о хозяевах, Джо заглушал её своим басом:
— Выбрось всё это из головы! Мы не так уж плохо живём. Свинина есть, банджо есть, а долго думать скучно — того гляди, сойдёшь с ума.
И он сверкал своими белыми зубами и делал уморительные гримасы.
Джон был доволен. Жена у него здоровая и работящая, больше ему ничего не нужно. Но Хэт…
Поздно вечером, когда Джон уже спал, улыбаясь даже во сне, она выходила из хижины и садилась на землю, охватив колени руками. Огни гасли в хибарках, и к привычному запаху негритянской деревни — запаху дыма, кислого теста, засаленного тряпья, жареного лука и выгоревшей на солнце травы примешивались другие запахи: свежее дыхание леса и солоноватый морской бриз.
Солнце всходит каждый день… Человек не может жить без надежды на завтрашний день. Но что делать тому, для кого солнце не всходит и взойти не может?
В душе у Хэт застыло чувство незаслуженной глубокой обиды. Вначале она воспринимала оскорбления, как любая рабыня: ей казалось, что это её удел, потому что ей «не повезло». Потом она стала понимать, что во всём этом есть что-то более страшное — это «порядок», тот «порядок», на котором обосновано господство сильных и вооружённых. «Маленький негр работает, а большой белый ест его хлеб» — это закон, и закон этот разбойничий.
Если бы не было несчастья негров, то не было бы и счастья хозяев…
Оскорбления сбились в её душе в один ком, и этот ком постепенно превращался в камень. Почему она, Гарриет Табмен, дочь «страны свободных», должна жертвовать всем лучшим, что у неё есть в жизни, во имя кучки жестоких, хвастливых и трусливых людей?
Всё это ей трудно было выразить словами. Она не умела ни читать, ни писать. Предполагалось, что она не умеет и думать. Но она думала.
Думать ей было гораздо труднее, чем нам с вами читать и писать.
У неё не хватало слов. Мысли ползли медленно и тяжело и не принимали отчётливых очертаний, как бесформенные тучи. Иногда ей приходили в голову обрывки фраз, большей частью чужих и незначительных. Она их отбрасывала и мучительно начинала думать сначала. Она ничего не знала — она угадывала. Она ни в чём не была уверена — она догадывалась.
Джон что-то мурлыкал во сне. Хэт было жалко и себя и Джона. Она относилась к нему как к большому ребёнку. Ведь Джон ничего не понимает, хоть он и мужчина. Она, Хэт, маленькая, коренастая женщина в пёстрой головной повязке, должна соображать за двоих.
На небе сверкали созвездия. Звёзды на южном небе яркие: одни пылают, как алмазы, другие мерцают то красноватым, то зеленоватым отблеском. Там, наверху, нет ни рабства, ни нищеты. Там торжественная тишина и ясность. Там ослепительный свет проносится сквозь глубокую тьму, как вот эта падающая звезда беззвучно режет пространство.
Бежать? Да, бежать! И вернуться!
В воскресенье, блуждая по лесу, Хэт зашла в такие места, где раньше никогда не бывала. Это было царство белок, которые суетливо делали запасы на зиму. Они не обратили внимания на Хэт. Жёлтая листва шелестела у неё под ногами. Над её головой торопливо шептались клёны и поскрипывали сосны. Она вышла на берег треугольного лесного озера и остановилась.
В глубокой тишине она услышала необычный для леса звук скрипки.
Да, это была скрипка. Ни один зверь не в состоянии издавать такие звуки, такую плачущую мелодию, которая вдруг сменяется дикой пляской.
Кто-то играл на скрипке по ту сторону озера. Хэт оглянулась.
Слева заросли осоки явно обозначали болото, возможно ручеёк, впадающий в озеро. Справа тянулись густые папоротники.
Хэт пригнулась и нырнула в заросли справа. Дорогу она определяла иной раз по приметам, которым учил её отец, а иногда просто чутьём. Где нельзя было пройти в полный рост, она ползла, а где невозможно было проползти, она делала повороты, обходила чащи зелени, но при этом ни на секунду не переставала
