На острове Порт-Роял её встретили как знатную гостью. К берегу была подана большая шлюпка. Гребцы были в одинаковых белых шарфах и, наклоняясь вперёд на вёслах, одновременно выкрикивали: «Гей!» — как заправские матросы. На острове её ждали Дэви и Джейн. У обоих были счастливые лица. Потом подошёл Конго Джим с красной лентой через плечо. Часовые взяли «на караул».
— Добро пожаловать в чёрную республику, — улыбаясь, сказал Конго Джим.
Это и в самом деле была страна чёрных. Все островные плантации были поделены на фермы. На месте бывших госпиталей и складов, где среди вони, грязи и мух умирали больные и раненые, тянулись чистые домики с окнами и верандами. Дорога была расчищена, аккуратно подметена и упиралась в сарай, в котором помещался продуктовый магазин. На полях виднелись фигуры чёрных крестьян, идущих за плугом, в то время как подростки с хворостинами бежали рядом с мулами.
— Мы раздобыли ссуду на покупку мулов и плугов, — объяснял Дэви, — да ещё привезли сюда продуктов на тысячу человек. У нас есть кузница, сапожная мастерская…
— И школа! — воскликнула Джейн. — Две комнаты с печкой, классной доской и мелом!
— Вас не трогают? — спросила Гарриет.
— Пробовали, — промолвил Конго Джим. — Конгресс постановил нас выселить, но мы отказались отдать землю. Пришёл батальон, мы ударили в барабаны. Все были с ружьями. Выкопали ямы для стрелков, сделали возле пристани заграждение. Я построил свой отряд. Белый офицер посмотрел и говорит: «Наверное, бывшие солдаты?» А я говорю: «Так точно, сэр, лучшие стрелки на всём побережье». Он ещё посмотрел и говорит: «Чёрт возьми, отличный строй, давно такого не видел», да и увёл свой батальон. Тем и кончилось.
— Это сильнее, чем постановления, — весело добавил Дэви.
Джейн повела Гарриет в школу. Когда Джейн написала на доске большую букву «А» и хор детских голосов нараспев протянул название этой буквы, Гарриет во второй раз в жизни почувствовала, как у неё увлажняются глаза. Ведь ей было уже под пятьдесят лет, а она так и осталась неграмотной!
Много лет спустя
Прошло много лет. Конгресс упорно отказывался дать Гарриет пенсию. Она жила в Оберне, растила картофель на огороде и продавала его соседям. Учительница местной школы Сара Брэдфорд поила её чаем на кухне и слушала её рассказы о приключениях «кондукторов подземки» и о гражданской войне. Гарриет ничего не забыла из своего прошлого.
— Мой поезд никогда не сходил с рельсов, миссис, — говорила она, — и я никогда не потеряла ни одного пассажира.
Её торжественный хриплый голос можно было слушать часами.
В 1867 году её муж Джон Табмен встретил на сельской дороге в Мэриленде пьяного плотника, по фамилии Винсент, который напал на него с кулаками. Единственным оружием Джона было банджо. Он ударил плотника по голове и сломал инструмент. Плотник выхватил револьвер и застрелил «проклятого негра». За это его присудили к штрафу в пять долларов. Гарриет стала вдовой.
Она сходила на кладбище, где были похоронены старики: Бен Росс, старая Рит, Устричный Билл и его жена. Там она помолилась за упокой души весёлого музыканта Джона Табмена. Молитва не принесла ей никакого облегчения. На обратном пути она натолкнулась на высокого, худощавого человека с котомкой за плечами, который не спеша шёл по улице Оберна и что-то насвистывал. Приблизившись, он положил руку на плечо Гарриет.
— Отстань! — с ненавистью пробурчала Гарриет и отбросила его к забору.
— Так и есть, — радостно сказал встречный, потирая ушибленную спину, — это Гарриет Табмен!
Гарриет посмотрела на него. Где она видела эти серые, ясные глаза и светлый хохолок надо лбом?
— Боже мой! Бэйтс!
— Он самый, — сказал Бэйтс. — Вот не ожидал вас встретить. Вы живёте в Оберне, да? А я иду пешком из Трои в Питтсбург.
— Для этого есть железная дорога.
— Денег нет, Гарриет. Я безработный.
— Я вам одолжу.
— А как я отдам? Думаете, меня в Питтсбурге ждут с венками? Я служил наборщиком в Трое, но вылетел за организацию типографского союза. А раньше я служил печатником в Чикаго, но вылетел за организацию забастовки.
Гарриет улыбнулась:
— Вы опасный заговорщик, Бэйтс?
— Такова моя природа. Я не стану просить работы на коленях, как хочет Вендовер. Я буду её требовать.
Гарриет отвела его к себе и накормила картошкой с луком. Он рассказывал ей про рабочих, про съезды, столкновения и стачки.
— Ваши рабочие не любят негров, — сказала Гарриет.
— Есть и такие. Они боятся, что чёрный будет просить работы на коленях и продаст свой труд за полцены.
— Что поделаешь, коли тебя не считают за человека! — сердито проговорила Гарриет.
— Если бы нам удалось убедить белых и чёрных бороться сообща, то не было бы и речи о половине цены, — сказал Бэйтс. — Мы бы вышибли капитал из седла… Есть только одна граница: она проходит между теми, кого грабят, и теми, кто грабит. Когда спускали мятежный флаг в Ричмонде, я сказал, что война кончилась. Я ошибся: война продолжается. Всё впереди.
— В моём возрасте нельзя говорить «всё впереди», — сказала Гарриет, — мне уже много лет.
— Я не про вас говорю, — укоризненно ответил Бэйтс, — и не про себя. Мне тоже немало лет. Всё впереди у вашего и у моего народа.
— Но мы этого не увидим, — сказала Гарриет.
— Пусть так. Мой прадед жил и не увидел меня. Я живу и не увижу своего правнука. Но прадед мой жил для меня, а я живу для правнука, не правда ли?
— У меня нет детей, — сказала Гарриет.
— Зато у Дэви и Джейн есть дети. Не всё ли равно? Они вспомнят о нас с вами. А если сами не вспомнят, то писатели напомнят им в книгах. Книги ведь не умирают.
Он крепко пожал руку Гарриет и зашагал по улице плавной походкой привычного пешехода. «Всё впереди, а у него половина головы седая, — подумала Гарриет. — Но он прав: о нас вспомнят в книгах».
На следующий день она пришла к Саре Брэдфорд и попросила выучить её грамоте, но так, чтобы об этом никто не знал.
Ей было стыдно на людях выводить своими грубыми пальцами первые буквы азбуки. Она долго трудилась, пока запомнила двадцать шесть знаков алфавита. А дальше лежало «море учения», потому что английские слова пишутся не так, как произносятся.
В 1869 году она вышла замуж за Нельсона Дэвиса, бывшего солдата, больного туберкулёзом, и забот у неё прибавилось.
Они прожили вместе девятнадцать лет в бедности. В 1888 году Гарриет похоронила второго мужа и осталась одна.
Иногда к ней приезжали Дэви и Джейн.
Дэви служил тормозным кондуктором на железной дороге Балтимор — Огайо и ездил на товарных поездах. Два раза его пытались застрелить и раз сбросили с поезда под откос.
— Где твой светлый рай свободы? — спросила его Гарриет, когда он приехал к ней с забинтованной рукой.
— Будет, — сказал Дэви, — ничто не пропадёт даром. Мы идём все вместе. Как в песне поётся,
