Канализация, Газ & Электричество

уснуть. Одной рукой гладя Базиля, а другой настраивая гидрофон, Аста не теряла спокойствия даже в самые сложные моменты.

— Не слышу ни кальмаров, ни кракенов, — сказала Аста. — Только мелочи, которые нас не потревожат. Зато вот датчики на корпусе отмечают чудесное разнообразие биотоксинов в воде, а также, похоже, метель из клочков использованной туалетной бумаги. — Она пошевелила бровями и стряхнула пепел с воображаемой сигары. — Так что если лодка даст течь, воду не глотать.

— Спасибо, Аста, — ответил Фило. — С тобой я всегда рад возвращаться к родному причалу.

— Да ладно, расслабься. Мы ведь сегодня спасли континент, скажешь, нет? К тому же тут вода все равно лучше, чем у меня дома, у Бонди-Бич.

— Ну, это еще не повод радоваться.

— Стамбул! — сообщил Осман Хамид, а Моррис перевел: — Фило, десять минут до Пиратской бухты.

— Ага. Что у нас там по расписанию? Двухдневная увольнительная на берег?

— Трехдневная, — сказала Норма Экланд. — Мы договорились на три дня.

— Точно, три. Моррис, дойди до моей каюты, возьми конверты для машинной команды. Им еще не выдали зарплату.

— Я? — переспросил Моррис. — Сейчас очередь Нормы платежки заполнять.

— Нет, — возразила та. — Сейчас очередь Нормы одеваться к ужину. У меня на вечер заказан столик в «Цене соли»[92]. — Она взглянула на Асту. — Жду тебя на палубе через пятнадцать минут?

— Заметано, — ответила Аста и выключила аппаратуру. Стоявший за рулем Осман направил «Яббу- Даббу-Ду» к основанию острова Свободы, где перед ними открылся потайной гидравлический шлюз. Подлодке предстояло быстренько ополоснуться, чтобы смыть противную слизь акватории Нью-Йорка, а потом всплыть в Пиратской бухте — собственном секретном доке, расположенном прямо под пьедесталом Леди Свободы.

Моррис выполз из рубки, как приговоренный. Дело не в том, что ему не хотелось заполнять платежки, а в том, что всякий раз, посещая машинный отсек, он словно окунался в море вины еврея- либерала. Помимо Ирмы Раджамутти, остальной состав машинной команды был из Палестины: Оливер, Хитклиф, Маугли, Галахад и Крошка Нелл Каценштейны, приемные братья и сестра Морриса. Усыновление для его родителей было, скорее всего, искуплением грехов — они спасли пятерых брошенных близнецов из горящей мечети на Западном берегу, ушли из «Шин Бета» и в один безумный Йом-Кипур[93] бежали из Израиля — но сыну объяснить свои мотивы они так и не удосужились. Через год после выезда из Тель-Авива родители развелись: Моррис с матерью оказались в Нью-Йорке, а отец взял с собой пятерых близнецов и поселился в Лондоне, где усыновленные Каценштейны сами выбрали себе имена из «Антологии английской литературы Нортона»[94]. Там им жилось хорошо и спокойно, росли они в огромном доме на Темзе и в положенное время все поступили в Оксфорд; а юный Моррис смотрел на Манхэттене передачи «Си-эн-эн» про то, как на улицах Восточного Иерусалима израильские солдаты стреляют в детей, и к своему совершеннолетию приобрел уверенность, что братья и сестра наверняка его ненавидят.

Отнюдь: они о брате вообще почти ничего не думали — они занимались своими докторскими работами. Но ни один не устоял перед искушением воспользоваться его нелепым желанием загладить вину, особенно поскольку это выливалось в материальную поддержку их исследований. Так что, когда Моррис собрал всех на тайную встречу в кембриджском пабе и предложил работу на «Яббе-Даббе-Ду», Хитклиф его окончательно пригвоздил.

— Так, правильно ли я понял? — начал он. — По твоим словам, если мы согласимся, то поможем «своей» нации жить лучше. Значит ли это, что ты на своей подлодке собираешься отвоевать Палестине независимость?

— Нет-нет-нет, — ответил ошарашенный Моррис. — Вся миссия — чисто экологическая, абсолютно ненасильственная. Ну, то есть как будто ненасильственная. А что касается палестинцев, я имел в виду, что более чистая планета — она для всех более чистая, и для евреев, и для арабов.

— Но арабов, — заметил Хитклиф, — изгоняют в машинное отделение. На черную работу. Даже несмотря на то, что у них образование не хуже, чем у любого еврея на борту.

— Изгоняют? Вы так это восприняли? Что я вас изгоняю? Ну, ребята… ну-у. Ошибочка. Недопонимание. Это не черная работа. По сути, красота конструкции корабля в том, что…

— Все нормально, — сказала Крошка Нелл, изобразив на лице такую трагедию, что довела бы до слез самого воинственного члена израильского кнессета. — Мы привыкли к трудной жизни. И к тому, что нас сильно недооценивают.

— Погодите, погодите, я же… я не хотел сказать… Извините. Простите. Слушайте…

Они все влились в команду, но успели внушить Моррису такой комплекс, что он покрутился и полностью автоматизировал машинное отделение — автоматизировал его настолько, что теперь едва палец о палец нужно было ударять, чтобы там все работало. К тому же он установил столько всяких удобств, что мало кому хотелось бы ударять палец о палец. Так что палестинские Каценштейны занимались в море тем, чем занимались бы, преподавая в Оксфорде, только более расслабленно и с лучшей оплатой: попивали хорошее вино, читали и от случая к случаю сочиняли какой-нибудь умный доклад.

Со временем Моррис понял, что им пользуются, но от этого его муки совести лишь усугубились. В конце концов, если бы он действительно считал, что его братья-арабы такие же, как и все остальные, у него не должно было быть проблем с тем, чтобы послать их к черту; именно его подобострастие и доказывало предвзятость его мнения. Он понимал, что ему надо бы стать пожестче, но, боясь зайти в этом слишком далеко и оказаться настоящим деспотом, он ничего и не делал. Зато его братья и, разумеется, сестра делали все возможное, чтобы не дать Моррису выйти из этого душевного тупика.

— Привет, родственники! — сказал Моррис на этот раз, остановившись у люка машинного отделения, словно застенчивый лакей. — Сегодня получка, здорово, да?

Близнецы сидели вокруг столика, играли в криббидж, делая вид, что им скучно, что скука их просто подавляет: они слышали его шаги. Глаза поднял лишь Хитклиф, который в последние месяцы приобретал все больше сходства с покойным Ясиром Арафатом[95]. Он потер свою трехдневную щетину и промурчал:

— Моррис. Заходи, Моррис, выпей с нами кофе.

Моррис побелел. Его не выпустят, как следует не поиграв на нервах, а приглашение выпить кофе — особенно плохой знак. Он осторожно подошел к карточному столу, протягивая конверты с деньгами, и попробовал вежливо отказаться:

— Мы придем в бухту через пять минут, мне нельзя надолго отлучаться.

— Ладно, — сказал Маугли, не отрываясь от карт. — Не заставляй нас тебя принуждать.

— Действительно, — поддакнула Крошка Нелл, — не обязательно принимать наше приглашение. Мы же не кровные родственники.

— Хотя вот, — добавил Оливер, — твой отец всегда к нам с уважением относился.

Через секунду Моррис сидел за столом, из чашки, которая стояла перед ним, шел пар, а Хитклиф сказал:

— Знаешь, о чем мы только что говорили?

Догадаться было несложно.

— О Палестине?

Хитклиф кивнул.

— Мы предавались воспоминаниям. Вспоминали былые времена, хорошие и плохие, детство на Западном берегу…

— Хитклиф, вам и года не было, когда отец увез вас в Лондон.