Канализация, Газ & Электричество

успокоить ее. Оно ей понравилось.

Удача была на их стороне. К рассвету Фило добрался до «Зодиака»; Серафина уснула в уютном ящике с аварийным оснащением, а ее отец стремительно повел лодку подальше от этого дебильного берега. Остановились они лишь однажды — зашли в Морской клуб Франклина и слили топливо из оставленной без присмотра яхты, — а потом уж Фило гнал на всех парах, пока Филадельфия не осталась далеко позади. Он пошел дальше, вверх по реке, к Трентону; хоть и казалось, что плыть к морю безопаснее, он понимал, что Воины Радуги наверняка уже ушли из залива Делавэр, так что для начала Фило решил отыскать не охраняемый войсками газетный киоск и выяснить, что же происходит. Ему и в голову не приходило, что подобный хаос творится и в остальных городах, и уж тем паче — что они с дочерью сделали только первый шаг в длительном бегстве от цивилизации. Фило осознавал одно: он остался в живых и хочет и далее пребывать в том же виде; а также, если только Флора не даст ему знать, в «город братской любви» в ближайшее время он не вернется.

— Нет, на самом деле это объяснимо, — сказал Фило Лексе. Он завершил осмотр подлодки, и теперь стоял, навалившись на капот Бетси Росс; Лекса прислонилась к нему, снова прижав к себе руки возлюбленного, словно ремень безопасности. — То, что я пережил чуму и ее последствия. Если у меня и есть какая-то история жизни, то это третий лишний. Черный амиш, где это видано? Позже, переехав в Филадельфию, я поменял их местами: амский афроамериканец — тройное А, как говорила Флора, — а такое где слыхано? — Он положил подбородок Лексе на плечо и уставился на «Яббу-Даббу-Ду». — Как ты думаешь, если все пойдет совсем уж плохо, это хоть как-то зачтется?

— В каком смысле?

— Ну, ты вот говорила: большинство сочло бы эту миссию по спасению лемуров безумной. Большинство и пытаться бы не стало. А большинство из тех, кто попытался бы, наверняка бы не выжило, уж не говоря о том, что ничего бы у них не вышло…

— …но ты — не большинство, — сказала Лекса, когда просекла логику. — По сути даже, ты — самое не-большинство на свете. Значит, есть шанс, что как раз у тебя все получится.

— Точно.

— Хотя я не уверена, что все именно так устроено, — добавила Лекса. — Так что старалась бы поосторожнее.

— Не бойся, — ответил Фило.

— Вот, — сказала Лекса.

Она порылась в сумочке и дала ему старинный серебряный доллар — пальцы пяти поколений почти полностью стерли гравировку.

— На удачу? — спросил Фило.

— Скажем так — это лишний повод быть осторожнее, — ответила Лекса. — Он мне очень дорог. Я сильно разозлюсь, если монетка окажется на дне Гудзонского каньона, откуда мне ее не достать. — Она повернула голову и посмотрела Фило в глаза. — Понял?

Тот кивнул. Взял серебряный доллар и положил в карман, потом опустил голову, коснувшись макушкой подбородка Лексы, прижался губами к ямочке на шее, улыбнулся и проговорил:

— Понял.

КУРДСКИЙ ЛЮБОВНЫЙ АМУЛЕТ

Серафина отыскала Маршалла Али в каюте. У него между ног на полу стоял открытый переносной сейф, а рядом на койке была разложена коллекция каменных артефактов.

— Это что? — поинтересовалась Серафина, когда Маршалл Али махнул ей, чтобы не стеснялась.

— Курдская археология, — ответил он. — Все, что от нее осталось. — Он показал на переборку, у которой стояло еще пять таких же сейфов, связанных брезентовыми лентами. — Когда я бежал из Турции, много контейнеров пришлось оставить; я смог унести на себе только это. Но все равно это самая большая коллекция курдских артефактов в мире. Да и единственная.

— Тебе пришлось бежать из Турции?

— С надежным другом Османом Хамидом. Он водил роскошное такси из Стамбула в Диярбакыр, где я жил. Мы с ним смотрели видик в доме моей бабки: американские фильмы про боевые искусства и пиратские кассеты с Сонни Боно и Шер Саркисян[218]. И каждый год в священный месяц Рамадан[219] мы обыскивали руины Турецкого Курдистана. Согласно обычаям Рамадана мы постились, и от голода у нас возникали видения, раскрывавшие тайны прошлого. К сожалению, от поста еще и портится характер. В нашей последней экспедиции нас засек жирный солдат-турок, противный до жути. Он подкрался к нашему лагерю на джипе и услышал, как я пел песню Сонни и Шер, которую сам перевел на курдский. А в Турции это серьезное преступление.

— Петь песни Сонни и Шер?

— Говорить по-курдски. Минимум — десять лет тюрьмы. Это часть правительственной культурной пропаганды. Осман постарался оправдать меня перед солдатом, но того это лишь раззадорило — факт, что другой турок защищает курда, — и он снова сел в машину и погнал на меня. Мне пришлось защищаться в стиле американского ниндзя Чака Норриса: я перепрыгнул через капот, долбанув ногой в лобовое стекло. Подействовало хорошо. Если бы только у всех плохих турков была одна шея… но в жизни все не так просто. Когда мы вернулись в Диярбакыр, стало ясно, что нас разыскивают другие солдаты — с таким количеством не справился бы и уважаемый Брюс Ли. Мы не хотели закончить как Буч Кэссиди и Сандэнс[220] и решили срочно бежать из страны. В этом нам помогла моссадская[221] ветвь Каценштейнов, которым в свое время помогли мои иракские братья. — Маршалл Али развел руками. — И вот мы здесь. Я никогда больше не увижу Курдистана.

— Ужасно, — сказала Серафина, раскаиваясь, что ее сочувствие не может быть искренним.

— Это прошлое, — ответил Маршалл Али. — Оно не забыто, но с ним покончено. Но ты ведь меня не для того искала, чтобы выслушать печальные истории. Твой лоб вспотел и блестит, как у влюбленной женщины.

Серафина подняла руку ко лбу — его словно протерли маслом.

— Что, так заметно?

Маршалл Али улыбнулся:

— Хочешь узнать, где он?

— Вообще-то я надеялась, что…

— Я дам тебе совет?

— Да, — ответила Серафина. — Совет о том, как… как бы сделать… ну…

— Женщина преследует мужчину с сильным желанием в сердце, — начал Маршалл Али. — Таких фильмов мы в прокате не брали. Наверное, они в Турции запрещены.

— Так ты не сможешь ничего мне подсказать?

— Ладонь.

— Ладонь?

Он кивнул.

— Обхвати запястье вот так. — Он сделал вокруг собственного левого запястья кружок, сомкнув большой и указательный пальцы правой руки. — И коснись ладони кончиком языка.

— В смысле, его ладони? Коснуться его ладони моим языком?

— Если хочешь, чтобы подействовало. Пройдись по линиям на ладони, потом по очереди поднимись по каждому пальцу, действуй медленно, но уверенно. И все время смотри ему в глаза. А также, — сказал Маршалл, постукивая пальцем по нужному месту, — полижи за ухом. Он залает, как шакал.

— Никогда, говоришь, не брал таких фильмов?

— Слово чести.

Серафина снова перевела взгляд на каменные артефакты.

— A y тебя нет случаем курдского любовного амулета? Типа дополнительной помощи?

— А! Момент! — Маршалл Али встал с койки и открыл другой ящик. — Сначала самое главное, — сказал он и вручил Серафине ленту пакетиков из фольги, разделенных перфорацией. — Мудрый воин всегда носит броню на себе. Если он будет сопротивляться или начнет молоть чушь про резиновые плащи, бей его по лицу и шее, пока к нему не вернется благоразумие. А теперь-ка…