На другой день его повели в спецчасть, сняли отпечатки пальцев, потом заполнили личное дело. Задавали те же вопросы, что и прежде, но брат ни полусловом не заикнулся, что он находится здесь вторично. После допроса увели в камеру. Однообразной вереницей потянулись дни ожидания. Люди, в этот раз находившиеся вместе с ним в камере, были точно такими же морально разложившимися, как и прежние. Точно также их язык непрестанно извергал отвратительное сквернословие. Преподобные Отцы советовали при общении с незнакомым человеком обращать внимание на темы его разговора и речь, ибо
Со временем дежурный надзиратель начал испытывать к брату какое-то особое доверие. Каждый день вызывал его в коридор, вручал два ведра и шел с ним в гражданскую столовую. Здесь ведра наполняли пищей для всех арестантов, и брат приносил их обратно в спецприемник. Направляясь однажды в столовую, отшельник повстречал на улице знакомую женщину, работавшую секретарем епархиального управления. Узнав его, она всплеснула руками от удивления и спросила:
— Как же вы там очутились? Брат ответил:
— Да вот очутился, сам того не ожидая.
Эта женщина была хорошо знакома с начальником спецприемника, потому что двери их квартир были на одной лестничной клетке друг против друга. Договорившись с ним, она устроила встречу в комнате ожидания при спецприемнике. Здесь она объяснила брату, что за взятку в триста рублей его согласны освободить из-под ареста и обменять старый паспорт на новый.
— Я попытаюсь попросить денег у архиерея, священников и состоятельных прихожан, чтобы собрать эту сумму.
— Ни у кого ничего не просите. Если имеете усердие, то сходите к матушке Галине — жене священника, у нее находятся на хранении мои деньги в сумме пятисот рублей, возьмите нужное количество и отдайте им, — ответил ей брат-пчеловод.
Утром следующего дня его вызвали в спецчасть, вручили маршрутку, как будто для проезда в город Загорск, и выпустили из спецприемника, сказав, что через полмесяца он должен возвратиться с фотографиями для получения нового паспорта.
Очутившись на свободе, брат на другой же день вечером уехал автобусом в Амткелы и знакомым путем, освещая путь фонариком, подошел к озеру. На месте келий приозерных монахинь он с ужасом увидел груды золы и недогоревшие головешки. Это было для него полной неожиданностью. Сгоревшие на довольно большом расстоянии друг от друга кельи свидетельствовали о чьем-то злом умысле.
Брат спустился извилистой тропинкой по скалистому склону к берегу, отыскал в зарослях рододендрона спрятанные им когда-то резиновые сапоги с длинными голенищами и, обув их, пошел по берегам речушки к своей пустыньке. Глухой ночью он добрался, наконец, до второй поляны. На окраине огорода, над могилой отца Исаакия, стоял неумело сделанный низкий крест. Постояв возле него несколько минут, он пропел кондак: “Со святыми упокой…”, затем икос: “Сам Един еси бессмертный…” и пошел осматривать кельи с надеждой, что обнаружит кого-нибудь из братьев. В крайней он наткнулся на единственного жильца и от него узнал, что темнолицый охотник искал мед, который, как ему сказали в милиции, будто бы спрятан где-то здесь под скалой. Брат-пчеловод изумился, услышав это сообщение, потому что про мед он говорил с глазу на глаз только начальнику милиции у него в кабинете.
Меда, конечно, охотник не обнаружил, но в зарослях рододендрона нашел пасеку брата-пчеловода и с помощью родственников перенес ее на первую поляну, прихватив и другую пасеку, принадлежавшую брату, жившему ранее в дупле. Таким образом обе пасеки стали его собственностью. Впоследствии, уже зимой, все эти ульи полностью разорил бродячий медведь.
Почти одновременно с появлением в горах темнолицего к приозерным монахиням пришли четыре грабителя, разграбили все их пожитки и, связав во вьюки, увезли на двух лошадях. Мало того, изнасиловали монахиню Еликониду, старушку восьмидесяти двух лет, и престарелую схимонахиню Серафиму. Монахини помоложе (их насчитывалось в то время тринадцать человек, включая и тех, что жили возле Анниной могилы, и поселившихся со временем ниже по косогору, и одиноко подвизавшуюся схимонахиню З.) каким-то чудом успели разбежаться. А затем, уже в ночное время, они все вместе ушли пешком в город. Старушка Еликонида после перенесенного издевательства, еле добравшись до автодороги, тоже уехала в город, где хотела обратиться за медицинской помощью в поликлинику, но в регистратуре отказались завести карточку, когда узнали, что она не имеет паспорта. Махнув рукой, старушка сказала: “Спаси их, Господи, видно, терпеть все надо нам, грешным” — и ушла из поликлиники. Через две недели она тихо умерла в доме одной приютившей ее женщины.
Лесник, узнав, что кельи опустели, зажег их и спалил дотла. Так исчезло с лица земли убогое монашеское поселение, существовавшее здесь долгое время. Все это место заросло сорной травой в рост человека, среди которой одиноко возвышались массивные кресты на могилах иеродиакона Антония и схимонаха Фалалея.
ГЛАВА 43
Через две недели брат-пчеловод пришел в спецприемник с фотографиями для паспорта. Дежурный надзиратель пошел вместе с ним в паспортный стол, где ему выдали новый паспорт. Но теперь возникла новая проблема — с пропиской. По слухам, за прописку в курортном городе нужно было дать взятку в тысячу рублей. А где же взять такие деньги?
Однажды, после окончания церковной службы, к нему подошла его освободительница — секретарша епархиального управления и поинтересовалась, как обстоят у него дела с паспортом. Брат рассказал все, что сумел узнать, в том числе и о взятке за прописку. Этот разговор случайно услышала знакомая певица из архиерейского хора. Подойдя к пустыннику, она спросила:
— За что же вас столько дней держали под арестом?
Брат поведал ей о всех своих приключениях и, заканчивая повествование, сказал, что после получения паспорта остался “яко наг, яко благ”, почти не имея средств на существование.
— Пасеку мою ограбили одни бандиты, а деньги, вырученные за мед, отняли другие, но уже в милицейских мундирах…
Выслушав его, певица посоветовала брату обратиться за помощью в Троице-Сергиеву Лавру. Эта спасительная идея ему самому почему-то не пришла в голову.
Зиму брат-пчеловод прожил в городе, устроившись в соборе на должность певца малого хора с окладом сорок рублей в месяц, а в мае уехал в Загорск. В Лавре ему посоветовали обратиться к казначею. Отшельник рассказал ему о своем положении и показал непрописанный паспорт. Казначей ушел и вернулся с запечатанным почтовым конвертом, в котором лежало пятьсот рублей. Передав их брату, он посоветовал ему съездить еще в Почаевскую Лавру.
В Почаеве пустынник случайно встретил монаха, когда-то жившего у них на второй поляне за Амткельским озером. Сейчас он был уже в числе Лаврской братии. Тот повел брата к секретарю канцелярии, одновременно исполняющему должность казначея, и рассказал ему о нужде брата- пустынножителя. Секретарь, выслушав его, вынул из ящика письменного стола пачку денег и вручил их пустыннику. В пачке оказалось ровно пятьсот рублей. После этого знакомый монах повел его к казначею “записного стола”.
Приезжающие со всех концов страны богомольцы, купив просфоры, завязывают их обычно в свои просфорные мешочки, куда кладут вместе с поминальными записками свои пожертвования — пять, десять или пятнадцать рублей. Мешочки посылают в алтарь, где священники вынимают из них частички за тех, о ком вложена записка. После окончания проскомидии вынутые просфоры возвращаются паломникам, а деньги поступают в “записной” стол в распоряжение казначея “записного” стола и он раздает их щедрой
