простейшего, зародыш рыбы, зародыш млекопитающего… Только зародыша того примата, от которого якобы произошел человек или, грубо говоря, обезъяны, в чреве женщины не возникает никогда… А вот в чреве обезьяны плод проходит такую стадию, когда он абсолютно идентичен зародышу человека.
Это что же выходит? Не человек произошел от обезьяны, а обезьяна от человека? Непонятно.
Некоторые биологи объясняют этот феномен так. Человек – недоразвитая репродуцирующаяся личинка обезьяны. То есть, родился у обезьяны когда-то недоразвитый зародыш, почти выкидыш, да взял и не погиб. И еще оказалось, что он и плодиться может… А если вглядеться, действительно человек похож на недоразвитую обезьяну: облезлый, хилый, голова огромная, рахитичная…
Но как-то эта идея унижает. Так что, давайте считать, что, если даже это и правда, то все-таки есть среди наших предков и те, что созданы непосредственно Всевышним по образу и подобию Его.
И к чему все эти разговоры? Да к тому, что никто не знает и уже точно никогда не узнает, откуда взялся человек. А потому мы, авторы, не будем больше задерживаться на этом мутном периоде, а расскажем о том эпизоде, в котором человечество впервые заявило о себе документально.
Глава первая и единственная
Великий Слепой
Одним из первых людей, решивших увековечить деяния современников, стал грек по имени Гомер, живущий на окраине Афин. Решение это было тем более новаторским, что письменность людям была еще не известна. (Другой бы на его месте дождался ее изобретения, но Гомер был слеп, и ждать ему смысла не было.)
Как же тогда сохранить память о своих соплеменниках? И Гомер придумал. Нужно оформить текст в прекрасные, возвышенные, хорошо запоминающиеся стихи, чтобы они из уст в уста передавались поколениями… Не грех и приукрасить события: больше шансов, что не забудется.
Идея была прекрасная, и ее подхватили его будущие коллеги-рапсоды. Каждый добавлял к его тексту какую-нибудь собственную деталь-украшение… Думается, наиболее истинное представление о действительных событиях того времени можно получить, отсекая от нынешнего варианта “Одиссеи” и “Илиады” всю бижутерию… Получится примерно следующее.
Юный Парис сын Приама пас стада круторогих быков мужа Агелая. Он был пастухом. Среди сверстников Парис ничем особенным не выделялся. Точнее, выделялся, но не в лучшую сторону. Если его сверстники уже принимали участие в состязаниях героев на равных с прославленными мужами, то Париса к оружию не подпускали за версту.
Нет, он не был слабым или увечным. Просто лицо его было уж через чур глуповато, а вместо обязательной в тех краях бороды он обзавелся лишь редкими шелковистыми кудряшками. Оружие ему не доверяли.
Поначалу он сильно обижался. Особенно тому, что ни одна девушка не обращала на него серьезного внимания. После каждого очередного отказа он возносил молитвы богу войны Аресу с просьбами наделить его недостающей мужественностью. И приносил Аресу жертву. Хотя чаще те приносились сами.
Быки агелаева стада с удивительным упорством падали в пропасти, пропадали в лесах или гибли в лапах диких зверей. После каждого такого случая, обнаружив пропажу, Парис даже не пытался найти животное. Он считал происшедшее благим знаком, а исчезнувшего быка – жертвой любимому богу. И вновь возносил молитвы.
Агелай считал по-другому. Обнаружив пропажу, он нещадно избивал беднягу Париса, нередко устраивая из экзекуции красочное и поучительное зрелище для прочей челяди. Соседи привыкли к этому развлечению и с нетерпением ожидали очередной части сериала.
Когда в течении дня в стаде пропало сразу пятнадцать быков, Парис вначале впал в уныние. Но потом понял: это – знамение. Уж теперь-то, после столь обильной жертвы, Арес услышит его. А посему он не стал тратить времени на поиски животных, а улегся на травку в благостном ожидании.
Лежать ему нравилось всегда. Но сегодня он был настроен на чудо. А оно все не происходило. Бороденка его оставалась редкой и шелковистой, сил в мышцах не прибавлялось. И тут Парис понял. Воля богов опирается на волю смертных. Он сам должен решиться на подвиг. А так, лежа на травке, он добьется только одного: придет Агелай и снова изобьет его до полусмерти.
Какой же совершить подвиг? Парис попытался сосредоточиться, но в голову лезло только одно…
Самой прекрасной в его понимании женщиной была жена кузнеца Менелая – Елена. Ее сакральная женственность подтверждалась немереной плодовитостью. Никто, возможно, даже она сама, не знал точно сколько у нее сыновей и дочерей. Что касается пьяницы Менелая, то он и не считал их.
Настоящих друзей, с которыми можно было бы посоветоваться, у Париса не было за исключением слепого рапсода Гомера. Гомер, уроженец острова Хиос, потерял зрение в сражении с алчными финикийцами, но не утратил при этом свой пыл и время от времени горланил на всю округу поэмы о подвигах – своих и чужих. Он не видел того, что видели другие, зато нередко, в подпитии, вел беседы с некоей Каллиопой – музой эпической поэзии.
Причиной дружбы пастуха с рапсодом было то, что Парис буквально с раскрытым ртом слушал поэмы старого воина, представляя себя на месте великих героев, облаченным в сверкающие латы и сжимающим в беспощадных руках смертоносное жало меча… А еще то, что Гомер не мог видеть женоподобную физиономию Париса и относился к слушателю всерьез.
… Невидящий взор аэда был устремлен в одну точку. Будь на его месте человек зрячий, он бы увидел запущенный огород, чахлую оливковую рощу за ним и нескольких бестолковых нубийских рабынь с увесистыми амфорами на плоских головах.
Гомер же видел иное. Раскаленное солнцем и яростью поле битвы, капли пота и крови на обветренных лицах воинов… Он слышал стук копыт, плач прелестных вдов и восторженные крики победителей… Он чуял пьянящую смесь запахов крови, лошадиного пота и молодого вина – запах долгожданной победы!..
Именно сегодня он наконец-то уверовал в то, что созрел для создания великой поэмы… Но что взять за ее основу? “Главное – сюжет, – рассуждал рапсод. – Все битвы, в которых я участвовал, были развязаны из-за земли, богатств или иных низменных причин. А хочется чего-то возвышенного. Чего?..”
– Гомер, – прервал его грезы голос Париса. – Я решил украсть Елену.
– Прекрасную Елену? – встрепенулся Гомер.
– Прекрасную? – удивился Парис. – А ты-то откуда знаешь, ты же слепой?
–
– Неужели? – обрадовался Парис. – А точно?
– Точно, точно, – заверил его Гомер. – Ты, брат, сильно не раздумывай. Я пиит, ты – герой. Я говорю, ты – делаешь, понял?..
Почувствовав в ответном молчании Париса неуверенность, Гомер вскочил и заорал:
– Деяние сие воспето будет во всей Эгеиде!
Парис испуганно отшатнулся, а проходящие мимо рабыни, побросав амфоры, кинулись прочь, вознося молитвы своим варварским богам.
Заручившись поддержкой старого рапсода, Парис, вместе с ним, отправился в кузницу Менелая.
Сговориться с Еленой оказалось на удивление просто. Именно сегодня, как, впрочем, и ежедневно, Менелай, вспоминая свои былые ратные подвиги, напился до полусмерти в компании своего военачальника – здоровяка Агамемнона – и уже пол дня отдавал дань Гипносу. Елена срывала злость на рабынях, нервно
