— А мне кажется, это не финал пьесы, а как раз ее начало. Нигде не сказано, как у нее получилось выжить. На какую работу могла рассчитывать тогда женщина? У Норы не было ни опыта, ни образования. Жилья и денег на еду у нее тоже не было.
Разумеется, Мэрили находилась в точно таком же положении. Как бы жестоко ни обращался с ней Грегори, за дверью его уютного особняка ее ожидали только голод и унижение.
Через несколько дней она объявила, что решила эту загадку.
— Это
— Чего же они требуют? — спросил я.
— Она должна покончить с собой, — сказала Мэрили. — Причем немедленно — броситься, скажем, под трамвай, не дожидаясь занавеса.
Изрядное количество моих друзей покончили с собой, но я так и не научился видеть за этим драматургическую необходимость, которую разглядела Мэрили в пьесе Ибсена. То, что эта необходимость от меня ускользает, опять же указывает, скорее всего, на поверхностность моего участия в жизни настоящего искусства.
Вот список, состоящий только из моих друзей-художников, причем достигших, или вот-вот собиравшихся достигнуть, значительного успеха в своей области.
Аршиль Горки повесился в 1948-м году. Джексон Поллок в пьяном виде обмотал свой автомобиль вокруг дерева на обочине пустынного шоссе в 1956-м. Это произошло как раз накануне того, как моя жена и дети меня бросили. Еще через три недели Терри Китчен выстрелил себе в рот из пистолета.
Когда мы еще жили в Нью-Йорке, я, Поллок и Китчен, все трое — изрядные пьяницы, были известны в таверне «Под кедром» как «Три мушкетера».
Вопрос на засыпку: сколько мушкетеров осталось в живых? Ответ: я один.
А, вот еще: Марк Ротко, набив аптечку таким количеством снотворного, что хватило бы убить слона, изрезал себя до смерти ножом в 1970-м.
Какой же вывод следует из столь ужасающих проявлений смертельного недовольства окружающим миром? Вот какой: некоторым людям, в отличие от прочих, к каковым прочим отношусь и я, и Мэрили, чрезвычайно трудно угодить.
Как сказала Мэрили о Норе из «Кукольного дома»:
— Ей надо было остаться, и крутиться, как получится.
19
Во вселенной нет почти ничего, кроме того, во что мы верим — и неважно, основана ли эта вера на фактах. Тогда я верил, что человеческое семя, не будучи извергнутым, перерабатывается в здоровом мужском теле в сущность, делающую нас сильными, веселыми, смелыми и талантливыми. Дэн Грегори тоже в это верил, как и мой отец, как и американские вооруженные силы, организация бойскаутов и Эрнест Хемингуэй. Поэтому я разжигал в себе эротические фантазии, связанные с Мэрили, и даже вел себя время от времени так, будто я ухаживаю за ней, и все исключительно для того, чтобы увеличить количество семени, которое преобразуется затем в благотворные составляющие.
Я долго шаркал ногами по ковру, а потом разряжал накопившееся электричество на Мэрили, заставая ее врасплох — дотрагиваясь до ее шеи, или щеки, или руки. Просто порнография какая-то.
Кроме того, я подговорил ее тайком уходить со мной из дома и делать то, что привело бы Грегори, узнай он об этом, в совершенную ярость — посещать музей современного искусства.
Впрочем, в половом смысле я для нее представлял собой не более чем надоедливого приятеля. Она была влюблена в Грегори, а он к тому же предоставлял нам обоим возможность беззаботно пережить Великую Депрессию. Не надо забывать о главном.
Но тем временем мы неосторожно подставились под чары опытного обольстителя, против которых оказались бессильны. И когда мы осознали, насколько глубоко запутались, бежать было уже поздно.
Понятно, кого, или что, я имею в виду?
Музей современного искусства.
Теория о превращении неистраченного семени во вселенские витамины даже находила подтверждение в моих достижениях. Бегая у Грегори на посылках, я находил способы попадать из одного места в другое на острове Манхэттен, известные разве что крысам в канализации. Мой словарь обогатился впятеро, потому что я выучил названия и узнал предназначение всех важных деталей разнообразных организмов и машин. Самым же волнующим достижением было для меня вот что: я выполнил безукоризненно точную живописную копию мастерской Грегори всего за шесть месяцев! Кость была на ней костью, мех — мехом, волос — волосом, пыль — пылью, сажа — сажей, шерсть — шерстью, ткань — тканью, орех — орехом, дуб — дубом, шкура — шкурой, железо — железом, сталь — сталью, старое — старым, а новое — новым.
А вода, капающая из люка на потолке, была не только самой мокрой водой на свете: в каждой капле, если посмотреть на нее через увеличительное стекло, отражалась вся эта чертова мастерская! Недурно! Недурно!
Вот какая идея посетила меня вдруг, совершенно ниоткуда: возможно, древнее и повсеместно распространенное поверье, что семя способно преобразовываться в энергичные действия, и вдохновило Эйнштейна на весьма похожую, в сущности, формулу: E=mc2.
— Недурно, недурно, — отозвался о моей картине Дэн Грегори. Я уже воображал себе его внутреннее смятение — чувства Робинзона Крузо в тот момент, когда он осознал, что не является единоличным хозяином своего крохотного островка. Теперь рядом обитал я, и ему придется с этим считаться.
— Однако «не дурно» может означать не только «хорошо», — продолжал он, — но и «посредственно», а то и хуже, не правда ли?
И не успел я даже заикнуться в ответ, как он пристроил картину в камин с черепами, поверх тлеющих углей. Кропотливая шестимесячная работа вылетела в трубу в одно мгновение.
Вот что мне, онемевшему от потрясения, удалось выжать из себя:
— Но… в чем дело?
— Душа, отсутствует душа[54], — напыщенно объявил он.
Вот так и я оказался под пятой очередного Бескудникова, гравера Его Императорского Величества!
Я понимал,
В то время как, не приведи Господь, мне пришлось бы умереть, и какой-нибудь чародей восстановил бы все мои картины, от той, сожженной в камине, и до самой последней, которую мне предстоит создать в этой жизни, и развесил их под куполом огромной ротонды, направив душу каждой из них так, чтобы они сошлись в одной точке, и если бы моя мать и все женщины, которые признавались мне в любви, а именно Мэрили, Дороти и Эдит, простояли бы в этой точке несколько часов, и если бы к ним даже присоединился мой самый
