поражало своей бледностью. Во время разговора он вдруг замолкал и с горьким плачем целовал руки своей жены, ища у нее защиты и утешения.
Порой, провожая друзей на лестницу, со свечкой в руках, он шепотом, чтобы не слышала жена, обращался к своему собеседнику: 'Право, лучше умереть, чем жить в тягость себе и другим'.
Часто он обращался к друзьям с одной и той же фразой, с мыслью, которая ему, повидимому, не давала покоя:
'О, если бы нашелся друг, который покончил со мной из жалости, когда я потеряю рассудок'.
Однажды, чтобы его утешить, Надежда Михайловна дала торжественное обещание исполнить его желание. Это его немного успокоило.
Ему уже было трудно ходить по улице. На воздухе кружилась голова, и Гаршин рисковал попасть под конно-железную дорогу. Заходя к приятелям, он нехотя раздевался, бродил унылый и вялый по комнатам, равнодушный ко всему, разглядывал книги и картины. Иногда под влиянием друзей, пытавшихся его развлечь, он немного оживлялся, но вскоре впадал в прежнее состояние.
Некоторые друзья советовали ему уехать на юг; художник Ярошенко предлагал поехать в Кисловодск к нему на дачу, но Гаршин боялся зимой уезжать из Петербурга: он боялся одиночества и еще больше — тоски.
Как-то Гаршин прочитал в газетах, что в Симбирской губернии требуется на фабрику с татарским населением женщина-врач. (Требование объяснялось тем, что татарки решались лечиться лишь у женщин-врачей.)
Гаршин посоветовал жене предложить свои услуги. Он мечтал уехать вместе с ней подальше от Петербурга, на лоне природы заняться своей любимой ботаникой и укрепить свои нервы.
Надежда Михайловна подала заявление, и так как женщин-врачей было мало, место за ней оставили.
Угнетающе действовали на больные нервы писателя его отношения с родными, точнее, с матерью и братом.
Екатерина Степановна не любила своей невестки, и это причиняло немало огорчений Гаршину. Брат его, Евгений Михайлович, влюбился в младшую сестру его жены. По закону православной церкви женитьба двух братьев на двух родных сестрах не разрешалась. Чтобы обойти закон, нужно было с большим риском венчаться где-нибудь в отдаленной местности, скрыв от священника это родство и дав взятку полиции.
Молодые люди очень горевали, и Гаршин с женой приложили много усилий, чтобы помочь им.
К несчастью, брак этот, осуществленный с большим трудом, оказался неудачным. Брат Гаршина вскоре после свадьбы охладел к своей жене. Вдобавок, Екатерина Степановна возненавидела и вторую невестку. Ссоры в доме не прекращались, и муж принял сторону матери против жены. Обстановка стала настолько невыносимой, что возмущенная молодая женщина покинула мужа.
Всеволод Михайлович, посвященный во все подробности этой семейной драмы, стыдился поведения своих родных. Лето молодая женщина провела в деревне, а осенью, по приглашению семьи Гаршиных, переехала к ним на квартиру и здесь родила девочку.
Расхождение между братьями наметилось, впрочем, еще задолго до этого. Евгений Гаршин, в отличие от своего старшего брата, обладал житейской сметкой. Одно время он даже занялся коммерцией и открыл книжный магазин. Став в ряды благонамеренных обывателей, он с иронией припоминал старшему брату времена 'Отечественных записок', разговоров о 'высоких идеалах' и т. д.
Мать полностью сочувствовала младшему сыну, и в этой семейной распре они объединились против Всеволода Михайловича и его жены.
Гаршин до глубины души был возмущен бездушным отношением брата к жене и ребенку: Евгений ни разу не наведался к жене, не интересовался ее судьбой и судьбой ребенка, а на упреки Всеволода отвечал письмами, полными раздражения.
Положение отвергнутой жены с каждым днем становилось все более тяжелым и ложным. Надежда Михайловна не могла более видеть страдания своей сестры и решилась объясниться со свекровью. Во время объяснения Екатерина Степановна грубо оскорбила невестку. Молодая женщина в слезах уехала домой. На следующий день Всеволод сам решил поговорить с матерью. Он не хотел верить, что мать способна так обидеть его жену. Объяснение окончилось тем, что мать в раздражении прокляла сына.
Гаршин любил свою мать. Несправедливые нападки, оскорбления, драматическое проклятие, которым она его проводила, — все это нанесло жестокий удар его больным нервам.
На следующий день после объяснения с матерью Репин встретил Гаршина на улице. Гаршин показался ему более бледным, чем обычно, и чрезвычайно возбужденным. Они заговорили о новой вещи Короленко, но вдруг Репин заметил, что у Всеволода Михайловича на глазах слезы. Художник прервал разговор и стал участливо расспрашивать Гаршина о причинах грусти. Гаршин тут же на улице поведал ему скорбную историю своих отношений с родными. Вся душа его возмущалась тем, что даже близкие ему люди совершают подлости и несправедливости и сильный торжествует над слабым. Рассказывая, он плакал — горькими слезами, и Репин с трудом поддерживал его, содрогавшегося от рыданий.
На каждом шагу Гаршин сталкивался с проявлениями насилия, угнетения, грубости и злобы. Как-то одной январской ночью на Невском проспекте дворники и городовые с улюлюканием и насмешками тащили в участок девушку, заподозренную в проституции. Вдруг перед ватагой дворников и здоровенных полицейских выросла фигура молодого человека с огромными глазами на мертвенно бледном лице. Это был Гаршин. Он горячо вступился за несчастную… Начался скандал, с пронзительными свистками полицейских, с гоготом праздных любителей уличных сцен. Происшествие завершилось протоколом в полицейском участке и штрафом за 'нарушение общественной тишины'.
Гаршин не обвинял городовых и дворников за их поведение. Он говорил на другой день друзьям и знакомым, что в ночном происшествии по-настоящему виновны не слепые исполнители жестоких предписаний, а тот строй, который порождает это издевательство над людьми.
Обстановка в литературном мире также мало способствовала улучшению душевного состояния Гаршина. Склоки, дрязги, сплетни особенно пышно расцветали в застойную пору общественного разброда восьмидесятых годов.
Пожалуй, единственным отрадным моментом в этот период жизни Гаршина было появление в России нового замечательного писателя — Чехова.
В начале марта 1888 года Гаршин явился рано утром к своему другу Фаусеку. Он был весел, возбужден, глаза его сияли радостью.
— Я пришел сообщить тебе замечательную новость — в России появился новый первоклассный писатель.
Гаршин восторженно стал говорить о последнем рассказе Антона Чехова 'Степь', напечатанном в 'Северном вестнике'. Этот рассказ произвел на Гаршина необыкновенное впечатление. Он почувствовал к автору благодарность и не находил слов похвалы его таланту.
Вечером Гаршин собрал друзей специально для читки вслух чеховского рассказа. Читал он очень хорошо и вместе со всеми восхищался мастерскими описаниями знакомой ему украинской природы.
В марте Гаршин начал собираться в путь, на юг, чтобы воспользоваться предложением художника Ярошенко и пожить на его даче в Кисловодске.
Перед самым отъездом в его состоянии вновь наступило ухудшение. Он встревожился, поспешил написать духовное завещание, чтобы в случае смерти обеспечить жену и избавить от необходимости обращаться к матери и брату, и поехал с женой к доктору Фрею. Психиатр внимательно осмотрел его и посоветовал скорее уехать на юг, чтобы переменить обстановку. Он надеялся, что в новых условиях опасность обострения заболевания минует Гаршина.
Но Гаршин стал просить доктора Фрея разрешить ему остаться в лечебнице. Он боялся уезжать. Доктор, однако, упорно настаивал на отъезде. Лишь спустя двадцать лет Надежда Михайловна узнала от ассистентки врача об истинных причинах нежелания доктора Фрея оставить Гаршина в своей лечебнице. Оказывается, 'знаменитый' психиатр боялся, что Гаршин, находясь в болезненном состоянии, может покончить жизнь самоубийством, и хотел оградить свою частную лечебницу от рискованного пациента.
Окончательный отъезд был назначен на 20 марта. Накануне все вещи были уложены и все приготовления к отъезду закончены. Гаршин не спал всю ночь. Невыносимая тоска овладела им. Жизнь, в
