допросить погонщиков. Оба они клялись и божились, что у животного, напавшего на них, на спине была иссиня-чёрная полоса, а на всем теле выделялись рыжеватые пятна, и что был он гораздо крупнее и мощнее волка. Короче говоря, их описание вполне совпадало с описаниями, данными теми, кто имел сомнительное счастье столкнуться со Зверем. Господин Антуан де Ботерн, страстно желавший, чтобы в данном случае нападавшим оказался волк, послал сына вдогонку красильщику, который очень спешил, и отправился в Помперен в одиночку. Однако надеждам господина Антуана де Ботерна не суждено было сбыться, ибо Буде подтвердил слово в слово все сказанное погонщиками мулов. Стало ясно, что и в этом случае, как и в случаях в Дьеже и в Вашельри, действовал Зверь – Зверь воскрес! В этом не было никаких сомнений, ибо не поверить свидетельствам красильщика и погонщиков мулов было невозможно, ведь они – взрослые мужчины, а не перепуганные насмерть дети. К тому же красильщик из Лангони, хотя и был человеком простым, но всё же его нельзя было назвать грубым, необразованным мужланом. И он не мог заранее сговориться с погонщиками мулов, чтобы так точно описать Зверя. Да и зачем бы он стал это делать?
Вероятно, господин де Ботерн потом пожалел, что позволил красильщику продолжить путь. Нет, надо было его задержать... Но теперь уже было не до споров и не до разногласий... Три взрослых человека, к тому же не являющиеся уроженцами здешних мест, то есть люди, на которых не должна была бы подействовать атмосфера страха и суеверий, станут теперь повсюду рассказывать о том, что Зверь – отнюдь не волк. Нет, надо принимать решительные меры, и как можно скорее! Необходимо найти выход из создавшегося положения. Любой выход! К тому же и состояние умов горцев-крестьян не позволяло более медлить...
А число жертв Зверя тем временем все рослоТо ли 12-го, то ли 13-го сентября Жан Тесседр и Жак Вастид из деревни Бюффа подверглись нападению на опушке леса к северу от Монмуше. Обоих сильно исцарапало и жестоко искусало животное, похожее, по их словам, на собаку, но размером с волка. На следующий день малышка Денти из деревни Пепине, что около Бессера, пропала среди бела дня, да так, что никто этого и не заметил. Уже остывший труп нашли только на следующий день. Девочка была страшно изуродована, вся изгрызена, а плоть, как следует из протокола, «на животе, ляжках и ягодицах обгрызена до костей». Всех нас созвали на поиски девочки, и теперь мы стояли около трупа угрюмые, злые, бледные, но мы молчали, потому что робели в присутствии этого лоснившегося от жира посланЦа (и любимца) Его Величества, не сумевшего за три месяца убить хотя бы одного-единственного волка. Только теперь, по прошествии почти пятидесяти лет, я начинаю понимать, какие чувства мы испытывали ко всем этим разряженным, надушенным, сытым господам.
То была дьявольская смесь отчаяния, презрения и страха! Я и сейчас ощущаю тот ужас, что мы испытывали перед таинственным, загадочным Зверем, который был для нас одновременно и человеком, и божеством, и собакой, и дьяволом, и Бог его знает чем еще! Мы были бессильны перед ним, и мы осознали свое бессилие... Отчаяние захлестнуло нас, нарыв прорвался, и 14-15 сентября около трупа разыгрались ужасные, душераздирающие сцены. Бог свидетель, мы, горцы, обычно бывали очень сдержанны в проявлении своих чувств и почти никогда не выставляли свою боль напоказ. Но в течение последних десяти дней Зверь не давал нам передышки и терзал нас чуть ли не на глазах у людей, претендовавших на звание защитников и избавителей от бедствия. Эти нелепые, глупые фаты ( фат – самодовольный щеголь, франт.-прим.ред. ), затянутые в свои расшитые серебром мундиры, оказались столь же бессильны перед Зверем, как и мы, хотя мы были безоружны, а у них были ружья. Они столько раз доказывали нам свое превосходство над нами, они так кичились своим могуществом, своей властью над нами, и что же? А то, что число безвинных жертв все росло и росло...
В деревушке Пепине, куда доставили труп убитой девочки, перед домом ее родителей прошли все жители. Никогда прежде в нашем суровом краю, где живут молчаливые, все таящие в себе люди, никогда, повторяю, женщины не голосили и не выли, словно раненые животные! Никогда еще не утирали слез при виде человеческих останков!
В ночь с 14 на 15 сентября произошел взрыв всеобщего отчаяния. Совершенно неожиданно у нас объявились настоящие плакальщицы, такие, как на Корсике и в Бретани. Их жалобные вопли и причитания раздавались по всем деревням... Мужчины сжимали кулаки, скрежетали зубами, размахивали руками, куда- то устремлялись, как безумные, а затем возвращались и смущенно топтались на месте. Были и другие, не менее серьёзные причины для всеобщего отчаяния. Краю угрожал настоящий голод. Даже сейчас мы недоедали и падали от истощения, когда принимали участие в облавах. Никогда еще на памяти людей даже весьма почтенного возраста не было столь плохого урожая, вернее, не было столь большого недорода. Рожь вымокла и сгнила на корню. Господин Антуан понимал, что вскоре крестьяне просто не смогут участвовать в облавах, организованных его егерями. К тому же они, если бы даже и могли, все равно больше не желали подчиняться этим богатым, раскормленным бездельникам. Вот почему в течение нескольких недель господин де Ботерн был вынужден прибегать к различным уловкам и уверткам, чтобы тянуть время в поисках достойного выхода.
Ещё в июле ко двору был отправлен Рено со слезной мольбой о помощи, но кроме нескольких капканов никакой другой помощи из Парижа не поступило. В конце концов в августе господин де Ботерн едва не смирился с неизбежным и не пожелал раздать крестьянам ружья, чтобы они сами прикончили Зверя. Однако до этого дело все же не дошло... господин Антуан вовремя спохватился, взял себя в руки и пожелал, чтобы в Жеводан прислали конных полицейских, чтобы те в случае надобности усмирили обезумевших от отчаяния простолюдинов, буде они вздумают бунтовать. В письме интенданту Оверни от 21 августа 1765 года господин Антуан де Ботерн писал: «Они шли по пятнадцать человек в ряд, как во время торжественной процессии, рассыпались по тропинкам, разбредались в разные стороны, а затем потихоньку расходились по домам... В ходе одной из последних облав на место сбора явились 117 загонщиков, но уже через час их осталось всего 35...»
А далее из-под пера господина Антуана вышло весьма красноречивое признание: «Если бы у крестьян были ружья, Зверь был бы уже уничтожен». Мы прислушивались к разговорам, что вели между собой егеря и доезжачие, и слышали, как они говорили о приближении какого-то знаменательного дня. Очень часто в их беседах упоминалось имя некоего господина де Ливри, о котором сообщал отцу второй сын господина де Ботерна, оставшийся при дворе. Де Ботерн-младший писал, что он хлопочет в Версале в интересах отца и его людей вместе с господином де Ливри. И вот наконец свершилось! На театре военных действий появились конные полицейские из Верхней Оверни! В течение трех недель королевский охотник, великий любитель поговорить (лишь бы ничего не делать), только и делал, что говорил ( а может быть, и писал письма) о необходимости присутствия в Бессе конных полицейских, которые находились бы в его полном подчинении. Когда же господина де Ботерна спрашивали, для чего ему нужны дополнительные силы, то в зависимости от настроения он иногда отвечал, что нужны они лишь для того, чтобы «предотвратить возможные беспорядки», в другие же дни он утверждал, что полицейские ему понадобились для того, чтобы «сгонять крестьян для участия в облавах».
Вот тут-то и обозначились противоречия, вернее, господин де Ботерн сам себе противоречил. Ведь он сам, судя по его многочисленным высказываниям, считал облавы бессмысленным, бесполезным занятием, если учесть, в каком состоянии пребывали крестьяне. Более того, господин Антуан де Ботерн признавал, что проводить облавы с голодными и обессилевшими загонщиками просто невозможно. И все же, как явствует из неопубликованного письма господина Антуана де Ботерна от 11 сентября 1765 года, адресованного командиру бригады конной полицейской стражи в Пюи-де-Дом, он в свойственной ему манере хитрого царедворца настаивал на необходимости привлечения сил правопорядка. Причем господина де Ботерна почему-то не устраивали полицейские ни из Сен-Флура или на худой конец из Манда, то есть из Жеводана, ни вообще из Лангедока... нет, ему непременно нужны были люди из Оверни, вернее, из Ланжака, то есть черт знает откуда! Ведь Ланжак находится так далеко от района обитания Зверя... Но зато от Ланжака рукой подать до Сен-Мари-де-Шаз, откуда господин де Ботерн отправится на охоту и где он убьет... не Зверя, нет, а какое-то животное, которое он объявит Зверем...
И вот на следующий день после смерти малышки Денти, в то время когда крестьяне впервые открыто выказали всю меру своей скорби, сам господин де Ботерн спешно отправился в сопровождении двух конных полицейских из Пюи, которые провели в Бессе всего лишь одну ночь (15 сентября) и потом возвратились в Овернь. Так что же затевал господин де Ботерн? Неужто он испугался чего-то? Вроде бы нет, ведь он остался в своей ставке... Тогда с каким же посланием отбыли в Пюи всадники? Какой приказ они повезли?
