«Фрэнсис, моей жене, моей любви».
Она поняла, что комната когда-то была гостиной вдовствующей маркизы, матери Кристиана. Грейс вспомнила её в день свадьбы — как леди Фрэнсис была вежлива с ней. Она также вспомнила ещё кое-что — грустную тень в глазах женщины, словно часть её души была где-то далеко.
Грейс задумчиво пробежала пальцами по полированной поверхности, представляя себе маркизу, сидящую в этой комнате, читающую или наблюдающую за кроликами, которые резвились на лужайке за окном. Была ли она счастлива? Или чувствовала себя пойманной в ловушку неприветливостью этого несчастливого дома? Бюро, без сомнения, было подарком отца Кристиана, но почему оно было здесь, забытое и запертое в брошенной комнате, а не в лондонской резиденции леди Фрэнсис? Ведь на нём была надпись, говорящая о нежном отношении маркиза к жене. Был ли их брак устроен, как у Грейс и Кристиана? Или они поженились по любви? Было ли подобное возможно для Уэстовер-холла?
Толстый слой пыли, накопившийся на каминной полке, свидетельствовал, что прошло много времени с тех пор, как комнатой кто-то пользовался. Отвернувшись от камина, Грейс заметила высоко на стене занавешенную тканью картину. Она с любопытством привстала на цыпочки и потянула ткань за уголок, пока та не соскользнула вниз.
Это был портрет мужчины, женщины и маленького мальчика не более пяти лет. Грейс узнала вдовствующую маркизу, мать Кристиана, но более молодое и живое её отражение. Ребёнок, мальчик, стоял рядом с ней на коленях, положив голову на её пышные юбки, а пальцы матери ласково играли с его тёмными волосами. Стоящий рядом с ними мужчина напоминал Кристиана, особенно в том, как он держал голову. У него были такие же завораживающие серебристо-голубые глаза, которые смотрели на жену с легко узнаваемым выражением.
Он любил её.
Грейс перевела взгляд с маркиза на мальчика, пытаясь лучше рассмотреть изображение ребёнка. Это был Кристиан, беззаботный, невинный мальчик, мало похожий на человека, которого она называла своим мужем. Не было холодной сдержанности и непроницаемости в глазах. Этот мальчик знал счастье и смех. Он знал любовь. Грейс могла только удивляться, что превратило его в настороженного, скрытного человека, каким он был сейчас.
Донёсшийся снаружи звук шагов по гравию, заставил её оторваться от изучения портрета. Она поглядела в окно и увидела Кристиана, по узкой дорожке между деревьями удаляющегося от дома. Справа от неё была дверь, ведущая на террасу. Грейс тихонько открыла её и выскользнула наружу.
Ветер шелестел среди деревьев, играя подолом её юбки и развевая пряди волос, которые горничная оставила свободными. Грейс ступала за Кристианом в ногу с ним, сохраняя расстояние в двадцать шагов, чтобы он не мог её услышать. Ей хотелось видеть его, понаблюдать за ним так, чтобы он не знал об этом. Люди ведут себя по-разному в разных ситуациях, и ей хотелось посмотреть, было ли его безразличие направлено только на неё.
Когда дорожка сделала поворот, Грейс остановилась, прячась за большим развесистым дубом. Кристиан подошёл к полянке, окружённой также дубами и обнесённой железной оградой. Внутри ограды выстроился ряд высоких надгробий, серыми пятнами выделявшимися на фоне зелёного травяного ковра. Грейс сошла с дорожки на лужайку, чтобы Кристиан не услышал её приближения. Скрытая завесой молодых весенних листьев, она смотрела, как он стоял в глубокой задумчивости над одним из надгробий, потом присел и принялся вырывать вокруг него сорняки. Он провёл рукой по буквам на камне и положил ладонь на плоскую поверхность, как будто на плечо друга в приветствии.
Подойдя на несколько шагов поближе, Грейс увидела, что камень, перед которым он стоял на коленях, был надгробием Кристофера Уиклиффа, его отца.
Кристиан оставался коленопреклонённым, опустив голову и погрузившись в безмолвную молитву. Глядя на него, Грейс думала о мужчине, изображённом на портрете, отце Кристиана. Он выглядел именно таким отцом, которому пятилетний мальчик мог поклоняться. Она помнила собственное горе, когда потеряла родителей, чувство сокрушительное даже в её юном возрасте, как будто её лишили защищённости, и это несмотря на то, что она почти не знала их.
Рождение Грейс было случайностью, усложнившей жизнь двух людей, склонных к личному завоеванию мира. Она оставалась с бабушкой, в то время как её родители путешествовали, проводя за границей больше времени, чем дома. Даже если они возвращались, то всегда оставались так ненадолго, что не успев даже распаковать свои вещи, вскоре вновь отправлялись в очередное захватывающее путешествие. Они приезжали домой только по каким-либо случаям — дни рождения, браки дальних родственников, смерть дедушки Грейс. Она хорошо помнила, как видела их в последний раз, помнила даже одежду, в которую они были одеты, лавандовую туалетную воду матери, помнила, как ветер развевал концы шейного платка отца, когда он, прощаясь, гладил её по голове. Она помнила, как мать наклонилась поцеловать её в щёку и завязала ленты её соломенной шляпки, пообещав, что скоро дочка станет достаточно взрослой, чтобы присоединиться к ним в одной из следующих прогулок вокруг света. «В следующий раз, — поклялась она дочери. — В следующий раз мы возьмем тебя с собой, и ты увидишь львов и слонов в далёкой Африке».
Но обещанное путешествие так никогда и не состоялось. Вместо этого месяц спустя из Лондона прибыл посыльный с известием, что судно, на котором плыли её родители, попало в шторм и затонуло. Никто не спасся. По иронии судьбы после смерти родители стали для Грейс более ощутимы, чем когда-либо были при жизни, так как на кладбище в Ледисторпе были воздвигнуты два надгробия, которые она могла навещать. Она помнила, как в последний раз пошла туда в утро, когда навсегда покидала Ледистроп. Она шептала слова прощания и вырывала сорняки — так же, как сейчас Кристиан.
Грейс вспомнила, что Элеанор говорила о близости между её братом и отцом. Без сомнения, эта привязанность делала посещение кладбища таким грустным, несмотря на то, что прошло много лет. Она подумала, что, возможно, память об их обоюдных потерях поможет им заложить первый камень в строительстве моста через реку незнакомства, разделяющую их. Преисполнившись надежд, Грейс оставила предосторожность и направилась к кладбищу.
Ворота скрипнули, когда она толкнула их внутрь, и этот звук заставил Кристина поднять голову. Краткое мгновение он смотрел на неё с незащищённым выражением на лице, однако почти сразу же его глаза стали холоднее самой лютой зимы.
Грейс замерла, остановившись в воротах. На секунду ей показалось, что она увидела отблеск солнечного света в слезах, наполнивших его глаза. Он продолжал молча бесстрастно смотреть на неё, и ему не нужны были слова, чтобы показать, что он рассержен её появлением.
— Должно быть, вы сильно его любили, — произнесла она неловко.
Кристиан повернулся, отбрасывая вырванную траву за ограждение.
— Что вы здесь делаете?
Грейс побледнела.
— Я … я видела, как вы пошли сюда, и подумала, что, может быть, вам захочется поговорить с кем- нибудь. И вы так долго стояли на коленях, и я …
— Сначала моя гардеробная, теперь это. Вы уже во второй раз суёте свой нос, куда не следует. Вы взяли привычку, миледи, вмешиваться в личную жизнь других людей?
Грейс не обратила внимания на эти обидные слова:
— Я знаю, что значит потерять родителей, Кристиан.
Какую-то малую толику времени ей казалось, что её слова нашли отклик в его душе. Выражение его лица смягчилось, напряжённые складки в уголках рта разгладились — но только на мгновение. Затем холод вернулся в его глаза, а голос прозвучал раздражённо и резко, словно полоснуло лезвием ножа:
— Будет лучше, миледи, если в будущем вы не станете вмешиваться не свои дела.
Грейс обхватила себя руками, почувствовав озноб, несмотря на тепло весеннего солнца. Она только хотела предложить Кристиану утешение, нежное участие жены, чтобы облегчить его боль. Ей хотелось поговорить с ним, разделить с ним память о своих родителях, разделить с ним переживания. Вместо этого она встретилась с холодной враждебностью.
Грейс отвернула лицо, чтобы Кристиан не увидел слёзы, которые тут же набежали на глаза от этих резких слов. Неужели она обречена вызывать его недовольство на каждом шагу? Заслышав его шаги на дорожке, она оглянулась и осталась стоять, не чувствуя ничего кроме обиды и отчаяния, глядя, как он
