— Наконец-то весна!
Мать склонилась надо мной, потихоньку сунула холодные руки под одеяло — обнять меня. Я громко засмеялся и обхватил ее шею руками.
В комнате светло. Люди то и дело входят и выходят; они двигаются проворно, как рыба на быстрине. В печи громко, прерывисто трещит огонь. Слышно, как в котлах бурлит вода. Как, перекипая, она выплескивается на раскаленную плиту, и та с сердитым шипением тотчас подбрасывает ее в воздух.
— Вставай, сынок, — тихо сказала мать, — грешно спать в такую пору. — Она отошла от кровати и принялась хлопотать у плиты.
Какой я стал легкий! Да меня просто нет! Я сижу на краю кровати, но разве острая боковина врезается в меня, как прежде, когда я обувался?
Я болтал ногами, подымал руки. Я напевал что-то без мелодии, без слов. Полно, да разве это я только что пел?
Нет-нет, — ведь я уже обулся и выбежал из дому во двор.
По дорожке от колодца шла хозяйка, сгорбившись под коромыслом с тяжелыми ведрами, но она улыбалась и окликнула меня:
— Ну, Янка!
— Вода! — сказал я вместо ответа. Я хотел еще что-то добавить, но хозяйка уже вошла в дом.
Гляньте-ка! Молодая травка?
Пригнулся, смотрю: ну да, сквозь корку слежавшегося снега пробиваются зеленые былинки.
А в садике нашем, верно, еще больше чудес! Там ведь растет большой куст божьего дерева! Ну да! Вот они, повылезли белые кругляши ростков, будто жирные червяки свернулись клубками.
А что поделывают ирисы? Ба! Да они уже проткнули землю и выставили наружу острые голубые клинки.
А любисток под окном? Вон какие крепкие кусты! Неужто все это появилось за одну ночь?
Я захлопал в ладоши и ахнул: ветки крыжовника в зеленых почках! Нет, не почки это, а крохотные зеленые листики!
Ноги мои, гибкие, легкие, мигом примчали меня к завалинке. Я уселся там в ямку, вырытую курами под стрехой на сухом песке, смотрел и слушал: токуют тетерева. Чудилось, от их токованья земля дрожит. Далеко они? Близко? На болоте кричали чибисы, хрипло, будто застудились холодной зимой и теперь наконец им захотелось повеселиться, попеть, хотя людям их песня казалась печальной, совсем не праздничной, не весенней. А вороны просто ошалели. Во всех лесках и рощицах они каркали без умолку, как оглашенные. Какая-то ворона опустилась на иву у нас под горкой и закаркала дурным голосом. Словно молотком бухала по сухой березовой чурке: «Кра! Кра!»
— Пошла вон! — крикнул я, и она улетела.
Голоса соседских петухов доносились за три версты. Все окрест радовалось, наши голуби тоже не желали сидеть смирно. Белый голубь слетел на крыльцо клети и принялся теребить клювом длинную соломину. Видно, хотел унести ее к себе в гнездо, да никак не мог ухватить поудобнее. Тут с крыши ринулся сизарь, с темными полосами на крыльях, с радужным воротником вокруг шеи, и сердито заворчал. Потом он распушил свои яркие перья, пригнул голову и давай кружить то в одну сторону, то в другую. И все время с самым решительным видом ворчал.
Заплескали крылья — белый голубь взлетел на крышу. Но сизый не из робкого десятка, захлопал крыльями еще громче и, взлетев на крышу, продолжил там свой танец, все ближе и ближе подбираясь к белому голубю, которому танцы сейчас вовсе не шли на ум. Он только моргал красными глазами и вытягивал шею, прикидывая, куда бы податься, где отыскать местечко поукромнее.
Снова захлопали крылья, и белый голубь исчез под стрехой, где было несколько насестов. Но сизый мигом подался за ним следом. Он вскочил на насест и давай вытанцовывать все так же ретиво, и еще долго не мог угомониться, ведь пришла весна.
Я посмотрел на восток. Воздух весь струился. Чудилось — небо вот-вот обрушится. Весна разгоняла серые тучи, чтобы вместо них воздвигнуть сияющий свод, под которым будут плыть легкие белые клубки. И впрямь, там и сям в серой холстине сквозила синева. Дальние леса замерцали голубизной. Ну да — над высокой Кикерской елью показалось солнце. Белое, как выскобленная крышка масленки, плыло оно в лучезарной мгле, то затенялось, то опять выглядывало. И вдруг мне в глаза метнулся целый рой сверкающих пылинок. Я зажмурился. Щеки овеяло ласковым теплом. Это было дыхание весны. И тут я почувствовал, будто сама весна взяла меня за руки и шепнула!
— Хорошо тебе, сынок мой?
— Да! — вскричал я. — Да! — и засмеялся, и запрыгал на одной ножке.
КРЫСЫ
У нас на хуторе было полно крыс. Больше всего их водилось в хозяйском амбаре с зерном и в кладовой, но в конюшне и в хлеву тоже хватало. Зимним вечером пойдут девушки с фонарем скотину доглядеть и, воротясь домой, отплевываются: ну и напугали, проклятые! А в кладовой даже днем — только отворишь дверь — крысы так и шныряют вдоль стен, прямо как кошки.
Не помогали тут ни ловкий кот, ни бабушкин железный прут, которым она закалывала этих серых злодеек. Крыс разводилось все больше и больше. Домашние были готовы на все — пускай даже колдовством, только бы избавиться от поганых тварей.
Как-то раз бабушка понесла в кладовую горшок со щами и тут же с громким криком прибежала обратно: немедля надо устроить облаву на крыс!
Все, как один, повскакали с мест.
Хозяйка в тот день пекла хлеб. В кладовой на жернове перевернутая вверх дном стояла квашня, в которой хозяйка оставила для закваски кусок теста с тмином. С одной стороны край квашни был чуть приподнят. Когда бабушка проходила с зажженной лучиной мимо мельницы, она увидела, что из-под квашни выскакивают крыса за крысой. Четыре крысищи вылезли и шасть в угол! Бабушка тогда взяла да прижала квашню к жернову наглухо. Батюшки светы! Под квашней будто конный отряд затопотал!
И правда, когда мы все вошли в кладовую, слышим: словно овцы по мосту бегут…
Надо было придумать, как лучше всего крыс этих изловить. Мужчины предлагали: поднять квашню рывком и мигом накрыть жернов простыней либо одеялом. Но женщины посчитали такой способ чересчур рисковым. Поди знай, куда крыса кинется. Еще укусит! Нет. Уж лучше край квашни чуть приподнять, а крыс, как высунутся, пришибить.
Что ж, такой способ умерщвления крыс был признан самым надежным: крыса только высунет в щель голову — хлоп ее обухом, и конец. А потом следующую, и так одну за другой. Но кто мог подумать, что под небольшой квашней окажется такая уйма крыс. Семнадцать штук! Гора трупов на жернове вызнала истинную панику. При этаком засилье крыс всем грозит беда. Мало ли случаев бывало: крысы у овец на спине шерсть выгрызали, а у коров объедали уши. Не ровен час и ребятишкам ночью носы отгрызут, да и для взрослых они опасны.
После облавы только и разговору было что о крысах и о том, как их истребить.
Старая Лиза сказала, что все крысы тотчас убегут, если одну поймать, на спинке ей малость шкурку задрать, подсыпать в ранку соли и отпустить. Крыса замечется, запищит, и все ее сестрицы убегут прочь да еще с мышами в придачу. Однако способ этот был отвергнут, как чересчур безжалостный. Тогда Микелис рассказал про другой способ: налить полбочки воды, края бочки изнутри смазать жиром либо какой-нибудь другой приманкой. Крысы учуют запах, полезут на бочку, и одна за другой бултыхнутся в воду. Тут в бочку надобно бросить деревяшку, чтоб на ней умещалась только одна крыса. Из-за деревяшки пойдет у них драка, подымут страшенный писк, остальные крысы их услышат, залезут на бочку посмотреть, что там такое, и тоже попадают в воду. Шуму-писку будет еще больше, и так, мало-помалу, все они перетонут. К утру только одна уцелеет, та, что на деревяшке удержится, да и то чуть живая после драки и с перепугу.
