Правою - греби, левою - табань!

Александр МОРАЛЕВИЧ ПРАВОЮ — ГРЕБИ, ЛЕВОЮ — ТАБАНЬ!

Сперва — чуток автобиографии и семейного. В лице автора, товарищ читатель, вы имеете бывшего вражонка из печально известного московского Дома на набережной. Дедушка вражонка всего пару недель был наркомом водного транспорта СССР (тогда речной транспорт и морской существовали слитно) и. конечно, даже за этот срок успел сделаться отпетым вражиной, без проволочек расстрелянным в известном году. И ввиду воднотранспортной наркомовской вакансии нарком НКВД Н. И. Ежов возглавил по совместительству сразу два наркомата: НКВД и водного транспорта. Да почему бы и нет? Разве многое не роднит НКВД и судоходство? Кровь и морская вода почти одинакового удельного веса и солоны почти одинаково.

А у всякого наркома, как водится, есть жена. И со всякого вечера до утра стояла моя бабушка у квартирных дверей, слушала лифт: переехал... переехал... Не доехал до нашего этажа. А вот остановился у нас!

Человек по фамилии Биллих возглавлял арестно-обысковую группу. Визит он начал стандартно:

— Деньги есть? Оружие есть? Драгоценности есть?

Денег в семье наркома не было никогда, концы только-только сводились с концами. Мебель в квартире, как это правильно пишут теперь, в Доме на набережной была сплошь казенная, с инвентарными номерами Совнаркома. А оружие было, много охотничьего оружия. И библиотека. Одноглазый сормовский пролетарий (выбило глаз стружкой с токарного станка), дедушка мой обращал каждую свободную копейку только в охотничьи принадлежности и книги. Дедушка кончил полагающиеся для наркома комакадемии, но твердо считал, что культурки у него маловато. Оттого и самообразовывался, запоем читал.

И увела арестная группа Биллиха все семейство из четырехкомнатной квартиры наркома: мою бабушку, маму, папу, тетю. С мамой и папой было просто: их приспособили в Бутырку как членов семьи врага народа. С бабушкой оказалось сложней: какая-то просто кристальная гражданка, никаких собак на нее не повесишь! Но нету безвыходных положений, и не прав человек, который взялся бы утверждать, будто на Лубянке не встречалось светлых голов. Были! И сказал кто-то умный:

— Это она, наркомша, теперь по фамилии Зашибаева, а в девичестве кто была? Констанция Викентьевна Дмуховская, национальность — полька. Значит, в чистом виде польская шпионка и террористка!

С этой статьей и пошла моя бабушка на долгую каторгу.

А как же вражонок? А очень просто: уведя всех взрослых, группа Биллиха просто бросила двухлетку подыхать в квартире без еды и питья. Но есть на свете отважные сердца: на второй день крика младенца добыл его из пустой квартиры сельскохозяйственный академик Цицин, тайно отправил на аэроплане в Одессу, где младенца и усыновили замечательные красноармейские командиры, муж и жена Турчинские. А после войны подросший младенец попал к родной маме. И жили они в Москве на границе Студенческого городка и Мазутного проезда. На втором этаже барака был ликвидирован унитаз в уборной, отчего это помещение всем знакомого метража превратилось в комнату. Барачное население так и звало меня — Мальчик Из Сортира. Мальчик учился в ремесленном училище завода «Калибр» и на каникулы ездил в лагерь — Марийская АССР, станция Сурок. Только был то не пионерский лагерь, а лагерь, где отбывала срок бабушка. Мальчик и его мама летом приезжали сюда — вдруг да дадут свидание с польской шпионкой и террористкой. Волшебной красоты тут были места, и выйдешь из пастушеской землянки на болото, где квартировали мы с мамой. и литое золотое солнце восходит как раз за зоной, и великанские березы стоят там, а на березах черным контражуром сидят по веткам глухари, но не всякий день сидят: когда ночью на ветвях берез повесятся две-три женщины из заключенных, глухари облетали березы, стеснялись садиться.

Вот как называла те годы моя бабушка: «В ночь с 1938 на 1956».

Но пришла в 1956 году бумага о полной реабилитации всех членов семьи, одного — посмертно. Откипели слезы радости в конуре без унитаза, и настала пора раздавленной и нищей семье получать компенсацию. И поставила семья вопрос о возврате прежней квартиры, но лютый укорот сделали бабушке в Моссовете: чего? Вернуть квартиру в Доме правительства? Будьте рады, если дадим вам на всех уцелевших комнату в коммуналке!

И дали шестнадцатиметровую комнату, и, не в курсе каких бы то ни было законов, а также при отсутствии многих, были мы до беспамятства рады, хотя располагался в том доме комиссионный мебельный магазин. 22 000 видов клопов существуют на свете, но хорошо хоть— только три вида клопов тиранили, нападая из магазина, все верхние этажи дома: клоп австрийский, боевой клоп бухарский и черный клоп маврский.

И, помимо комнат в коммуналке, свалилось на нас еще одно благо. Бумага об этом благе просто лучилась, просто светилась щепетильностью: вот оно, получите все ваше до ниточки, нам чужого не надо, у нас все конфискованное скрупулезно записано!

Вот что значилось из имущества в разветвленном, с четырьмя работающими семействе наркома: ночные тапочки на лосевой подметке, ночной прикроватный столик, ружье тульское, прикроватный настенный коврик. Ни библиотека, ни ружья, сказали бабушке в инстанциях, не зафиксированы.

— Но,— говорила в инстанциях моя бабушка,— еще был у Александра Сергеевича служебный «паккард», а когда в Горьком был Александр Сергеевич секретарем парткома на ударном строительстве автозавода, правительство наградило его орденом Ленина, а автозавод премировал «эмкой» за большой личный вклад. Она, эта новая «эмка», так и стояла в гараже Совнаркома. Васятка Оленин, бывший шофер Александра Сергеевича — он жив и теперь, вот его свидетельства про «эмку». Нельзя ли хоть сколько- нибудь компенсировать за машину?

Тут не погнали мою бабушку в шею, чтобы не морочила голову, а произвели определенную умственно-розыскную работу, известив через полгода: да, завод подтверждает, что наркома «эмкой» премировали, но — война, разруха, фашист разбомбил много документов и копий. Словом, гражданочка, валите отсюда мелкими прыжками.

И сказала моя бабушка, придя в коммуналку: — Нет, мудро у нас было выложено камушками при входе в зону: «Входящий сюда не печалься, выходящий не радуйся!»

Но уже десятками тысяч возвращались люди из лагерей, бурно общались, и были среди них даже не очень забитые, даже с некоторыми представлениями о правах личности. И сказал бабушке, зайдя навестить ее, какой-то старик сиделец, бывший дедушкин сподвижник и морской волк с бронзовой ллойдовской бляхой международного капитана на груди:

— Да, Косточка, производить выемки, экспроприации и конфискации у нас всегда были горазды, а вот выплачивать и компенсировать — негоразды. Но все же, думаю, что-то получите вы с властей на поддержку штанов, никуда властям не деться. Гляди-ка, Косточка, это знающим людям и тебе известно, что Александр Сергеевич сразу был расстрелян в 1938 году. А что гласит официальный документ? «Умер в 1947 году от паралича сердца». Значит, десять лет мантулил нарком сучкорубом либо же чокеровщиком на лесоповале. А это хоть грошовая, но за целых десять лет зарплата зк! Требуй ее, должны отдать.

И — чудны дела ваши, граждане, ведающие компенсациями и возмещениями. Славный мой дед! И после смерти не обрел он покоя. Физическая кончина его по политическим мотивам наступила в 1938 году. Но зачем по политическим мотивам — что вы? Какие немедленные расстрелы без суда? — дед мои был воскрешен справкой с печатью, перемещен в 1947 год и умер в том как бы году как бы от паралича сердца. Но стоило бабушке обратиться с ходатайством о получении десятилетней зарплаты зк Зашибаева. уже по экономическим мотивам (а чтобы не платить!) новой справкой дед мой был воскрешен, перенесен из 1947 года в 1938. в тюрьму, где справка окончательно умертвила его все тем же отработанным параличом сердца. Стало быть, гражданка вдова, вам ничего не возместят, вам не причитается ничего: не было ни лесоповала, ни потных десятилетних трудов — был год тюрьмы и затем кончина. Вы свободны, гражданка, давайте, я отмечу вам пропуск.

И отмечаются, отмечаются по сей день тысячи тысяч пропусков, и на ступени — от дощатых до гранитных с медными шишечками — выходят с пустыми руками тьмы граждан, оказавшихся невиновными, а