Жервезу. Он с трудом мог поверить глазам — его мать рухнула на пол плашмя, словно мраморная статуя.
Вдвоем они кое-как смогли усадить Жервезу, прислонив ее спиной к колонне. Хранительница музея непрерывно стонала от боли.
— Мама!
Сильвен только что заметил, что кровь по-прежнему течет из ее открытой раны.
Он почувствовал нарастающую панику. Что делать? Перевязать рану? Позвать на помощь?..
Но Жервеза, собрав последние силы, сжала его руки в своих и снова прошептала:
— Слишком поздно…
Осознав, что она умирает у него на глазах, Сильвен мгновенно забыл все свои обиды, все вопросы, так и оставшиеся без ответов.
С трудом сдерживая рыдания, он сел рядом с матерью и осторожно положил ее голову себе на колени.
— Мама, — простонал он, прижимая ладонь к ее лбу, — то, что случилось сейчас… что это было?
Жервеза слабо улыбнулась:
— О, котенок, ты был… прекрасен!
Глаза Сильвена наполнились слезами. Его мать уходила, он терял ее навсегда… и отныне оставался один. Наедине с этим рушащимся миром.
Он едва замечал Тринитэ, стоявшую рядом с ним на коленях. Но тут она наклонилась к Жервезе и прошептала:
— Куда белые обезьяны унесли детей?
Сильвен уже собирался сделать ей знак замолчать, но осознал, что она права. Видимо, и Жервеза это поняла. Она повернула к Тринитэ распухшее лицо в сплошных кровоподтеках и что-то неразборчиво прошептала в ответ.
— Что она говорит? — тихо спросила Тринитэ у Сильвена.
Он нежно погладил мать по щеке и прошептал ей на ухо:
— Мама, постарайся говорить погромче. В последний раз… Где дети? Мы должны их спасти.
— Они… под… — с трудом выговорила Жервеза.
Тринитэ напряглась, как кошка перед прыжком:
— Под чем?
Жервеза забилась в судорогах. Ее лицо исказилось, зубы застучали. Потом она оцепенела. Спустя несколько мгновений Жервеза с трудом вдохнула воздух.
— Под чем, мама? — спросил Сильвен, едва сдерживая слезы.
Голос Жервезы был еле слышен:
— Они… в Аркадии.
— В какой Аркадии, мама? Пожалуйста, скажи, что это за место?
— В Аркадии… с Габриэллой…
Сильвен вздрогнул:
— С Габриэллой? Но где она?
Охваченный паникой, он не выдержал и встряхнул мать за плечи. Голова Жервезы откинулась назад.
Глаза ее остекленели. Изо рта вытекла тонкая струйка крови.
Затем Сильвен почувствовал, как тело матери внезапно отяжелело в его руках, словно под бременем тайн, которые она уносила с собой в могилу.
Сильвен долго сидел неподвижно, глядя в пустоту.
«Всего в течение нескольких часов его мир рухнул, — думала Тринитэ, не решаясь вывести его из оцепенения. — Только что он потерял мать… а незадолго до того сам убил два десятка человек…»
Девочка не знала, что думать о происшедшем, и в конце концов отказалась от поиска объяснений. Но неразрешимые вопросы причиняли ей почти физическую боль — как сильные порывы ледяного ветра, бушующего над новым, незнакомым Парижем.
«Почему он не двигается? Почему так упорно смотрит на луну? Какой инстинкт в нем пробудился?»
Они сидели на песчаной дорожке возле галереи, в нескольких метрах от кромки воды.
Недалеко, в полузатопленном розарии, дремали крокодилы.
На поверхности воды кое-где виднелись какие-то обломки, которые Тринитэ не могла распознать.
Наконец, не выдержав, она осторожно спросила Сильвена:
— С вами все в прядке?
Не отвечая, он медленно повернулся к ней. Дыхание у него было прерывистым, движения — вялыми и неловкими, как у человека, который в жаркий день уснул на солнцепеке и никак не может прийти в себя.
Затем, так же неуверенно, он произнес одно-единственное слово. Это было имя.
— Габриэлла…
Тринитэ вздрогнула — голос его был совершенно неузнаваемым, словно шел из глубокой пещеры.
Немного поколебавшись, она наконец спросила:
— Как по-вашему, что все это значит? И что это за
Сильвен, не отвечая, тряхнул головой. Взгляд его по-прежнему был мутным.
Потом он достал из кармана мобильник, который отключил еще вчера.
— Вряд ли сейчас работает связь, — заметила Тринитэ.
— Нет, работает…
Сильвен нахмурился и стал сосредоточенно нажимать клавиши.
Ни домашний, ни мобильный телефон Габриэллы не отвечал. Вдруг раздался звуковой сигнал: пришло голосовое сообщение.
— Послание от Габриэллы!..
Звук ее голоса был для него как нож в сердце.
— Сильвен, ангел мой… Сегодня воскресенье…
— Вчера… — пробормотал он машинально.
— Я… я ухожу… далеко… слишком далеко, чтобы меня найти… но для тебя есть только одно средство спастись. Нет иного выхода, кроме…
В динамике послышался треск.
— … но знай, что делаю я это только потому, что ты всегда был для меня единственным… моим ангелом… ангелом-хранителем…
Снова треск.
Затем, прерывистым голосом, едва сдерживая рыдания, Габриэлла произнесла:
— Я спускаюсь в Аркадию… Только Любен смог бы…
Короткий гудок — и голос Габриэллы оборвался.
— Любен.
Сильвен снова и снова повторял это имя, словно робот, запрограммированный на самые простые функции.
Кроме этого двусложного слова, он, казалось, больше ничего не может выговорить.
Тринитэ видела его застывший взгляд — Сильвен смотрел прямо перед собой, не моргая. Судя по всему, он совершенно забыл о ее присутствии. Он решительным шагом двигался вперед, и на его лице не отражалось никаких чувств.
«О чем он думает?» — спрашивала себя Тринитэ, но, не решаясь заговорить, лишь торопливо шагала рядом с ним по аллеям Ботанического сада. Почва под ногами становилась все более влажной и
