сока анчара, ядовитого дерева Явы. От яда хетика, попавшего в кровь, собака умирает за восемнадцать минут, обезьяна — за семь, мышь — за десять, буйвол — за два с половиной часа, человек — за час.
Мужчины столпились вокруг чаши. Старик брал у каждого пучок стрел, осторожно обмакивал, стряхивал лишние капли и отдавал стрелы воину.
Эдвард и Шакир приближались к кампонгу.
Теперь кампонг был над ними, а они — внизу, в травяном ущелье, скрытые густым, алангом почти по гривы лошадей. Стена кампонга возвышалась над крутым скатом холма, — неприступная зелёная ограда из двойного ряда высоких бамбуковых жердей, перевитых колючими растениями. За стеной был глубокий ров, утыканный по дну острыми кольями, а за рвом — вторая стена, ещё более колючая и высокая. Только в одном месте сквозь обе стены был пробит узкий вход; через него из кампонга выдвигали два толстых бревна и по брёвнам переходили через ров.
— Осторожно, туван! — сказал Шакир.
Конь Эдварда едва не провалился ногой в волчью яму, прикрытую травой. Эдвард соскочил и осмотрел яму; на дне торчали острые колышки. Довольно было бы одному такому колышку вонзиться в ногу коня, чтобы конь охромел.
— Осторожно, туван! — повторил Шакир.
Он тоже спешился, и оба повели коней на поводу. На сторожевой вышке кампонга стоял дозорный. Он смотрел в другую сторону. Враг должен был прийти с запада.
В одном месте из-за домов деревни в чистое небо поднимался дым. Должно быть, там жгли костёр.
Фррр!.. Лошадь у Шакира вдруг заржала; она почуяла жильё.
— Оо-хо-о-о!.. Оранг-пути-и!.. О-о-о!..
Их увидели.
У Шакира оскалились зубы, потемнели глаза. Он пригнулся к траве.
— Нас заметили, туван!..
— Оо-хо-о-о!.. Оранг-пути!..
Дозорный на вышке махал копьём, к нему сбегались вооружённые мужчины. Десяток копий встал над стеной, засвистели первые стрелы.
Шакир остановился и поднял руки, показывая, что у него нет оружия. Потом лбом коснулся земли, сложил ладонь к ладони и медленным жестом вытянул обе руки вперёд. Это была «сумба», мирное приветствие.
На крыше зашумели. Из кучки мужчин вышел вперёд один, с белой каймой на короткой косматой безрукавке воина.
— Пришли с миром! — крикнул Шакир на языке батта.
Воин в безрукавке взмахнул рукой.
— Кто послал? — спросил воин.
— Туван-бесар! — крикнул Шакир.
— Туван-бесар! — зашумели на крыше. — Туван-бесар прислал людей для разговора.
— Обман? Хитрость? — спросил старший воин, памусук.
— Правда! — крикнул Шакир. — Я, Шакир, сын Ямала, из племени менангов, говорю тебе: за нами нет других оранг-пути! Мы одни, и у нас нет оружия.
— Менанги и батта — двоюродные братья, — сказал памусук.
— Менанги и батта — двоюродные братья, — подтвердил Шакир.
— Если брат изменит брату, он заплатит кровью! — крикнул памусук.
— Кровью своей и своих детей, — подтвердил Шакир.
Памусук поднял руку.
— Подойдите ближе! — сказал памусук.
Несколько воинов выскочило из низкого прореза в стене. Из прореза выдвинули брёвна, положили их через ров. Эдвард увидел близко суровые лица баттаков, расписанные красными полосами. Эдварда с Шакиром провели по брёвнам. Фигура из чёрного дерева, ощерив настоящие человеческие зубы, по- прежнему сторожила вход. Баттаки обступили их; у всех были короткие остроотточенные крисы, у многих было по два. Люди толпились вокруг, шумно дышали от ненависти. Старший воин, памусук, сдерживал своих воинов. Он взмахнул рукой, и Эдвард с Шакиром прошли между двух рядов крисов, установленных остриями в их сторону. Их вели вперёд по широкой единственной улице кампонга. Крики, вой, мычанье буйволов, запах дыма, навоза, смолы оглушили Эдварда. Внизу, в загородках, теснились буйволы, свиньи. Наверху, выше человеческого роста, висели над загородками плетёные дома баттаков. Гулкий звон ступок затихал в домах: женщины выбегали смотреть на белого. Эдварда с Шакиром вели к одной хижине, более высокой, чем другие, построенной на толстых брёвнах, и длинной, как сарай, с буйволовыми рогами, укреплёнными над входом. Это был соппо — дом для собраний и празднеств.
С посланцами резидента обращались не то как с пленными, не то как с подозрительными гостями. Памусук поднялся вместе с ними в соппо и молча указал на крытую боковую галерею в большой хижине, пересечённой внутренними столбами.
— Спроси, когда он соберёт людей для разговора, — сказал Шакиру Эдвард.
Шакир тихо переговорил с памусуком. Эдвард понял только одно слово: «палавер». На всех малайских наречиях это слово, усвоенное от давних пришлых гостей, португальцев, обозначает совещание, публичный разговор.
— Он ещё не хочет собирать людей на палавер, — сказал Шакир.
Памусук, должно быть, хотел подготовиться. Шакира с Эдвардом оставили в соппо. За перегородкой из гладких тёсаных столбов Эдвард разглядел большое внутреннее темноватое помещение. На полу блестели медные тарелки и трубы гамеланга — праздничного оркестра. Оружие висело по стенам, древние чёрные барабаны, связки полых бамбуковых трубок. На некоторых были вычерчены письмена — это висели по стенам старинные баттайские рукописи на древнем языке, целые книги, написанные кончиком криса на стенках прочной бамбуковой трубки или на тонком белом листочке древесной коры. В соппо пахло сушёным табаком и душистой смолою.
Эдвард сел, утомлённый. Он хотел собрать мысли, подумать, чтó он скажет на собрании всего кампонга.
«Люди племени Батта! Белые не хотят вам зла! Сажайте табак и кофе, — и белые повезут вам хлеб и рис.
Не трубите в рог войны, не учите своих детей ненависти к оранг-пути… Белый туван-бесар, большой начальник, хочет мира и дружбы с вами…»
Кто-то почти бесшумно и ловко, как рысь, взобрался по угловому столбу и прижал нос к жердям переборки.
Это был старик, седой и почти голый.
Эдварда рассматривали, как белую лисицу или как обезьянку редкой породы.
Весь день Эдвард ждал, что за ним придут и памусук откроет палавер. Но никто не приходил.
К вечеру им принесли большую чашку риса с перцем и зелёной приправой. Потом в кампонге зажглись огни. Семьи шумели вокруг костров, резво бегали дети, перекликались воины.
Эдвард видел издали тёмные лица, освещённые огнём. У баттаков были прямые и чёрные, как у всех малайцев, волосы, небольшие широкие носы и свирепые, развёрнутые ноздри. У мужчин, расписанных к бою, красные полосы пересекали лоб и собирались в звёзды вокруг глаз. Люди племени Батта были светлее, стройнее и выше, чем малайцы приморской полосы.
Костры горели до поздней ночи.
Воины уснули у костров, не складывая на землю ни сумпитанов, ни копий.
Эдвард, наконец, уснул, накрывшись плащом. Шакир тоже задремал, уткнувшись лицом в сноп соломы.
Ночь уже серела, когда Шакир вдруг подполз к Эдварду. Шакира трясла лихорадка.
— Ты видишь, туван?.. Погляди, туван, ты видишь?..
Эдвард сел, с трудом пересилив сон, и осмотрелся.
Что это? Ночь или рассвет?.. Небо бледнело над тёмной котловиной, и по краям гор, различимые с
