— Молодец! — сказал Зимин.
— Молодец, — серьезно согласился с похвалой в свой адрес рыжий.
— Хорошо ловится? — спросил Зимин.
Мальчишка в ответ только хмыкнул: дескать, не без глаз, видно же.
— А вы сюда посмотреть, где клад беляки прятали? — спросил в свою очередь.
— Почему так решил?
— А больше зачем здесь чужим, приезжим, бывать? — резонно заметил рыжий.
— Ну… Мало ли, — неопределенно буркнул Зимин. Ему стыдно было признаться, что причина его нахождения здесь разгадана, что он действительно, как ребенок, наслушавшийся, начитавшийся о кладе, который ищут, найти не могут семь десятилетий, тоже, если не приобщился пока к его поискам, то уж любопытствует — точно.
— Да ладно дядя, что уж вы, — покровительственным тоном, как бы прощая ему эту его слабость, сказал юный удачливый рыбак: с кем, дескать, не бывает.
Сознаваться не хотелось, но глупо было и отнекиваться.
— Где-то на вершине дерево сухое стояло? — спросил Зимин.
— Шаман-дерево? Карга? — Рыжий посмотрел в сторону, противоположную той, откуда пришел Зимин. — Позапрошлым летом шаман-дерево упало. А вам про колчаковский клад, что он здесь был, кто рассказал?
— Пасечник. Засекин.
— Дядя Вася?
— Да.
— Он знает. И про то, что клад тут полгода, с зимы до лета лежал, знает. А вот дальше, куда его девали, не знает.
— А ты знаешь?
— Конечно. Беляки летом за кладом пришли впятером. Один из них себя за красного командира выдавал. Тут раньше, где мы стоим, озеро большущее было, а еще раньше — рукав речки Чаи. Если про клад знаете, это тоже знаете.
— Знаю.
— Ну вот. Они золото достали со дна, на лошадях до Чаи довезли, а там на лодки перегрузили. До Усть-Тойловкн доплыли, там часть закопали. Потом дальше по Чае поплыли. Около Светловодовки зарыли вторую часть, а потом еще возле заимки Пустошной. Это уже не на берегу Чаи, а в протоке. Когда их вспугнули.
— Кто вспугнул?
— Ну, просто сено люди косили, окликнули их с берега, и они в протоку уплыли…
— А дальше?
— А дальше главарь всех, с кем золото перепрятывал, поубивал. А потом и его шлепнули самого. Наши его взяли, а он попытался бежать, ну, его и шлепнули.
Юный рыбак умолк.
— Тебя как зовут? — спросил Зимин.
— Виталик…
— А меня — Серегой, — назвался приятель, хотя Зимин и не спрашивал у него имя.
После этого Зимину неудобно было продолжать разговор, не сказав своего имени-отчества:
— Андрей Андреевич… Откуда же тогда известно, Виталик, где золото прятали? Клад-то до сих нор не найден.
— От деда. — Рыжий глянул на щуку, как она вяло трепыхнулась, добавил: — Вообще-то он мне прадед, но я его дедом зову.
— А дед твой — кто?
— Железнодорожник. Его в Пихтовом все знают. Еще на «овечках» машинистом ездил, потом на «фэдэшках» перед самой пенсией. Сейчас старый совсем.
— А дед откуда знает?
— А ему, то есть, тогда еще не ему, а отцу его, про золотой клад рассказывал человек, который сам этот клад перепрятывал и закапывал.
— Вот как даже.
— Да. Дедов отец мост охранял. Солдат, весь израненный, к нему приполз, все рассказал. Отсюда и известно.
— С дедом твоим можно увидеться, Виталик? — спросил Зимин.
— Чего ж нельзя. Можно.
— Тогда скажи имя его, как найти.
— На Втором кабинете, у старого аэродрома живем. Спросите Ивана Афанасьевича Веревкина.
— Может, вместе поедем? — предложил Зимин.
— А вы на машине?
— На мотоцикле. С коляской.
Мальчишки переглянулись: принять, что ли, предложение?
— Поедемте, — решительно сказал рыжий, правнук машиниста паровоза.
Скоро все трое выбирались уже из теснины пересыхающего озера наверх, туда, где Зимин оставил мотоцикл.
Веревкин был ненамного моложе знаменитого ветерана Гражданской, чоновских и продразверстовских отрядов, и тоже, как и Мусатов, сохранился куда с добром. Был бодр, энергичен, подвижен, свеж лицом.
Он какой-то особенной, детской радостью обрадовался Зимину, тому, что интересуются золотым кладом. Не спросив даже, зачем ему все это, кто он и откуда, ухватил Зимина за рукав куртки, повел в избу.
— Вот я сколько говорил, писал про клад этот — никому дела нет. Прежние поковырялись чуть, не нашли ничего и бросили. Не то место им. Будто клад по первому стуку лопаты открыться должен. Молодые вообще считают, из ума старик выжил. А? — поглядел на Зимина.
— Ну что вы, Иван Афанасьевич, — очень серьезно, с укоризной в голосе, дескать, зачем же так, сказал Зимин.
— Вот, — старик встал на табурет, достал со шкафа скрученную в рулон плотную бумагу, — лоцманская карта с туэрного парохода «Труженик» Знаешь что такое «туэрный»?
— Грузовой? — попытался угадать Зимин.
— Буксирный. По Чае перед первой германской суда ходили. И «Труженик» по ней плавал. Карта по отрезкам реки в книжечку сшита была. Я, чтоб Чая сплошняком гляделась, расшил листы, склеил.
Старый машинист раскатал бумажный рулон по столу, положил на края карты книжки.
Чая на карте предстала взгляду Зимина голубой, плавно извивающейся линией в палец толщиной. Глаза в секунду выловили на карте знакомые названия «Сопочная Карга», «Светловодовка», «Усть- Тойловка», «Заимка Пустотная»…
Лоцманская карта была отпечатана в губернской типографии в конце прошлого века. Ничего, кроме того, что могло пригодиться команде «Труженика» в плавании по Чае, на карту не было нанесено. Впадающие в Чаю мелкие речки, два острова — Ущерб и Смородина, — протоки (рукав, где находилось становище Сопочная Карга, тоже был обозначен как судоходный), береговые села-пристани, опасности в фарватере, — вот и все, что было оттиснуто в типографии двумя красками: голубой и черной. Остальное — никак не характеризующее судоходство на Чае, — находящиеся далеко от берега домики, остяцкие юрты, балаганы охотников, болота, косогоры, лесочки, тропки с поясняющими названиями что есть что, вроде «Спиридоновские болота», «Ураганная гарь», «Сожженный лесок» и даже «Временная летняя дача действительного статского советника Меженинова», «Могила иеромонаха Романа», — все аккуратно от руки, одной рукой, нанесено на карту в более позднее время.
От становища Сопочная Карга напрямую к берегу Чаи через обозначенные косогоры тянулась тропа. В конце этой троны, у береговой линии — два вытянутых ромбика. Около Усть-Тойловки, Светловодовки и у
