спрашивала у кошки, как поступить с непрошенным гостем.
— А лучше ответь, кто на него эту пакость наслал, — продолжал ярыга.
— Не знаю. Я ворожу, а не колдую.
— Разве это ни один черт?!
— Кому — один, кому — нет.
— Ладно, некогда мне тут с тобой тары-бары разводить. Кто порчу наслал?
— Не знаю, — повторила ворожея, продолжая глядеть в кошачьи глаза.
Ярыга подошел к ней, схватил за грудки и, оторвав от пола, придавил спиной к печи. Горбунья двумя руками вцепилась в ворот своей рубахи, перетянувший шею, задергала ногами, захлопала тонкими губами, над которыми торчали несколько длинных черных волосин.
— Скажешь?
— Не зна-а… — прохрипела она.
Ярыга оторвал ее от печи и швырнул на пол.
— Неохота руки о тебя марать, ведьма горбатая. Будешь сидеть дома, пока не вспомнишь или пока я виновника не найду.
Он взял стоявшую у печи кочергу, пошел к двери. Ворожея, лежавшая смирно, сразу вскочила на четвереньки и поползла за непрошенным гостем, пытаясь вырвать у него кочергу. Ярыга ногой отбил ее руку, а потом ударил носком ей в висок, отбросив к печи. Переступив через порог, он поставил кочергу так, чтобы перегораживала наискось дверной проем, загнутым железным концом вверх. Горбунья задергалась, зашевелила губами, намереваясь что-то сказать, но вдруг замерла в неудобной позе, с вывернутой назад рукой, глаза ее налились краснотой, набрякли, став похожими на переспелые вишни.
— Лежи и вспоминай! Если одумаешься, дай знать — ворон за мной пришли!
Выйдя на крыльцо, ярыга с удивлением посмотрел на тополя, голые и как бы другие. Куда подевались птицы — непонятно было, ни одной не видать в округе. Ярыга высморкался, вытер пальцы о полу ферязи и пошел в детинец, на княжеский двор.
Утро выдалось морозным. Желтовато-зеленая трава, покрытая седым инеем, хрустела под ногами. Ярыга, спустившись с сенника, расположенного в чердаке конюшни, двумя руками с растопыренными пальцами, как гребенками, вычесывал былинки из волос и бороды и смотрел по сторонам с таким видом, будто не мог понять, проспал ли он целые сутки или самую малость и идет все еще вчерашнее утро. Он подошел к поилке — деревянному корыту, выдолбленному в длинном толстом дереве, — которая лежала у колодезного сруба. Верхние кромки корыта были погрызаны лошадиными зубами, а земля вокруг изрыта копытами и покрыта черными лепешками раздавленных конских «яблок». Ярыга склонился к воде, посмотрел на свое отображение на серо-коричневой воде, в которой как бы полоскались комковатые облака, похожие на старые простыни. Поверху плавало несколько льдинок, тонких и прозрачных. Ярыга развел их руками, а заодно как бы и облака, зябко поежился. Зачерпнув полные пригоршни, плеснул себе в лицо раз, другой, тихо поскуливая и отфыркиваясь. Вытирался рукавом ферязи. Лицу как бы передалось красной краски из материи, оно порозовело и посвежело.
Из поварни вышли стрельцы, те самые, светло-русый и темно-русый. Похожими жестами они вытерли губы и повели плечами, приноравливаясь к холоду после тепла избы… Следом за ними вышла девка, дородная и румянощекая, с блудливой улыбкой на полных губах. Стрельцы расступились, пропуская, и вдвоем шлепнули ее по ягодицам. Ляск был такой, будто огрели двумя оглоблями кобылу по крупу. Девка взвизгнула и, хихикая, побежала через двор в мыльню, а стрельцы громко заржали, приглаживая одинаковыми жестами усы. Заметив ярыгу, приосанились, напустили на лица строгость и придвинулись плечом к плечу, точно готовились биться стенка на стенку.
— Воевода тебя ищет, — сказал светло-русый.
— Срочно, — добавил темно-русый.
Они придвинулись к ярыге, точно собирались, если не пойдет по-хорошему, оттеснить его к воеводиному терему. Ярыга, с тоской глянув на дверь поварни, сглотнул слюну, развернулся и пошел к красному крыльцу княжичевого терема, на котором как раз появился рыжебородый воевода, хмурью и грозный, даже рыжая борода топорщилась воинственно.
Воевода спустился с крыльца, стал посреди желтоватозеленого островка травы, посеребренного инеем. Широко расставленные, кривые ноги его, казалось, примерзли к траве — не стронешь. Левая рука, веснушчатая и со вздувшимися венами, мяла рукоять сабли, точно хотела затолкать ее в ножны вслед за клинком. Когда ярыга с понурой головой остановился в двух шагах от него, воевода еще сильнее нахмурил брови и произнес не то, чтобы обвиняя, но и не без укора:
— Медлишь… Княжич уже еле дышит. И не ест ничего. — Он сыто отрыгнул. — Все никак не решат, постригать его в монахи или подождать, может, выздоровеет.
— Пусть подождут, — тихо сказал ярыга.
— И я так думаю. Что мертвый, что монах — все нам плохо будет, — Воевода сдвинул на затылок соболью шапку и потер шрам на лбу.
— Ошибся я, в другом месте поищу, — повинился ярыга.
— Поищи, да побыстрее, — приказал воевода и собрался вернуться в терем, когда мимо него прокатился мячик из кожи, набитой сеном.
Воевода остановил его ногой, поднял и протянул подбегающему мальчику, сыну поварихи. На лице воеводы появилось заискивающее выражение. Мальчик взял мячик и, не поблагодарив, побежал к житнице, где его поджидали два ровесника, одетые побогаче, наверное, боярские дети. Воевода, глядя ему вслед, недовольно гмыкнул, сердясь на себя за раболепство, и произнес шутливо, но не без горечи:
— Глядишь, попомнит, когда его время придет!
И тут ярыга догадался, кого напоминал ему мальчик.
— А поговаривают, что купец заезжий наведывается к ней по ночам, — сообщил светло-русый стрелец и презрительно сплюнул.
— Снял лавку в красном ряду, заморским товаром торгует,
— добавил темно-русый и тоже презрительно сплюнул, но в другую сторону.
— Не мужское это дело — сплетни собирать, — бросил воевода и пошел в княжеский терем.
Ярыга посмотрел на мальчика, тузившего одного из своих приятелей, на стрельцов, будто ждал, что и они сейчас подерутся. Зажав нос пальцами, высморкался и вытер их о ферязь.
— Давно купец объявился? — спросил он стрельцов.
— В конце лета, — ответил светло-русый.
— На Евдокию-малинуху, — уточнил другой.
— И хороший товар у него?
— У-у!.. — в один голос ответили стрельцы.
— Вот мы и сходим к нему втроем, посмотрим, как торгует, — приказал ярыга и пошел, не оборачиваясь, уверенный, что стрельцы не ослушаются.
В лавке купца не оказалось. Холоп его — бойкий малый с языком без костей — объяснил, не забывая нахваливать товар:
— Дома он. Заутреню отстоял, теперь завтракает… Покупай, красавица! Алтабас — из-за семи морей привезен!.. Вон наш дом — крытый дранкой… Сердоликовые, матушка, из самой Византии привезены! Покупай, не пожалеешь!..
Стрельцы слушали его, покачивая головами: ну и болтало! Ярыга же внимательно осмотрел товар, особенно благовония, которые перешибали смрад, идущий от рыбного и мясного рядов. Увидев все, что ему нужно было, ярыга пошел к дому купца, жестом позвав за собой стрельцов.
Купец сидел за накрытым столом, доедал черную уху — с гвоздикой. Был он высок и толст, черные густые волосы старательно причесаны, как и борода, окладистая, длинная, в которой застряли хлебные крошки. Глаза, темно-карие и большие, со страхом смотрели на вошедших, а зубы, словно их это не касалось, продолжали старательно пережевывать пищу, которой был набит рот.
— Бог в помощь! — пожелал ярыга, махнув стрельцам, чтобы подождали в сенях. Он сел за стол, взял пирог, разломил. Пирог был с заячьим мясом, смешанным с гречневой кашей. Ярыга брезгливо поморщился,
