считая заячье мясо нечистым, отложил пирог. — Жуй быстрее, разговор есть.
Купец поперхнулся и зашелся в кашле. Изо рта полетели крошки, несколько угодило в ярыгу. Прокашлявшись, купец перекрестился и молвил:
— Прости, Господи! — Вытер полотенцем губы и нос, спросил тихим, настороженным голосом: — Зачем пожаловал?
— Не догадываешься? А ведь в Писании сказано: «Время раскидывать камни, время собирать». Делал одно, теперь пришел черед другого. Думал, твои черные дела останутся безнаказанными?!
— Не ведаю, о чем ты говоришь, человече. Да и кто ты такой, чтобы брать на себя божеский суд? — сказал купец, поглаживая окладистую бороду.
— Красивая у тебя борода! — усмехнулся ярыга. — Ну, как отрубят голову — на чем носить бороду будешь? — и став вдруг суровым, отчеканил: — Хватит придуриваться! Отраву княжичу ты дал — тебе и ответ держать!
— Не травил я княжича, ей-богу! — перекрестился купец.
— Ты отраву поварихе дал, а она княжичу подсунула — так?
— Все она! Я сперва не знал зачем. А когда княжич захворал, спрашиваю: не она ли дала? Она в ответ: «Молчи, а то скажу, что с тобой в сговоре была!»
— Значит, сговора не было?
— Нет, вот-те крест! — перекрестился купец еще раз.
— Врешь, однако, — равнодушно молвил ярыга, — ну, да черт с тобой. Лекарство от яда есть?
— Есть! — Купец метнулся в красный угол, достал из-за складня ларчик темно-красного дерева, украшенный сканым серебром.
Ноги у купца оказались короткие, будто достались от другого человека, поэтому стоя он выглядел не таким уж и высоким, как сидящий. Он подошел на цыпочках, словно боялся, что кто-нибудь услышит, к ярыге, передал ларчик, предварительно вытерев с него пыль рукавом рубахи. Внутри на черной материи лежали два ядрышка, золотисто-зеленые, напоминающие овечьи катышки. Дух от них шел горьковатосоленый и такой резкий, что у ярыги засвербило в носу и он громко чихнул, захлопнув непроизвольно ларчик.
Растворить одно ядрышко в вине и выпить мелкими глотками. Потом ничего ни пить, ни есть, пока невмоготу станет. Тогда растворить в вине второе ядрышко и дать больному. Хворь как рукой снимет, — пояснил купец.
— Или голову тебе снимут, — предупредил ярыга.
— Али я сам себе враг?!
— Кто тебя знает? — Ярыга спрятал ларчик за пазуху и встал из-за стола. — Пойду проверю, а ты сиди ешь, если сможешь, и жди меня. Чтоб не было скучно, стрельцы повеселят тебя. — Он открыл дверь в сени, позвал стрельцов. — Глаз с него не спускать! Сбежит — вы без голов останетесь! — предупредил он.
Молодой князь лежал на широком ложе под грудой пуховых одеял, атласных и шитых золотом, из-за тяжести которых, казалось, и не мог вдохнуть полной грудью, а потому и вовсе не хотел дышать, лишь изредка приоткрывал губы, тонкие и покрытые коростой, а ноздри белого, заострившегося носа и вовсе как бы слиплись за ненадобностью. Только краснокоричневые тени вокруг глаз выглядели живыми, но существующими наособицу от бледного с желтизной лица, сливавшегося по цвету с золотистой подушкой. В ногах княжича сидела его мать — полная женщина с двойным подбородком, когда-то, наверное, красивая: васильковые глаза, хоть и заплаканные и покрасневшие, впору бы были и шестнадцатилетней девице, столько в них сохранилось молодого задора и очарования. Пухлыми руками она держала худую, высохшую руку сына. Рядом на стольце сидела мамка — такая же полная, как княгиня, с такими же красными от слез глазами, но не настолько же красивыми, хотя годами была помоложе. Слезы у нее текли без перерыва, непонятно было, откуда столько берется. На приход ярыги и воеводы обе женщины не обратили внимания: дожидаться помощи отчаялись, оставалось не пропустить последнее дыхание умирающего.
Ярыга подошел к столику, что стоял у изголовья, налил в кубок вина, светло-красного и пахучего, кинул ядрышко. Оно закружилось на поверхности, шипя и оставляя за собой зеленоватый пенный след. Когда растворилось полностью, ярыга помешал пальцем вино в кубке, пока не осела пена. Вино потемнело, приобрело зеленоватый оттенок.
Обе женщины как бы не замечали его, хотя боковым зрением неотрывно следили за каждым движением, и когда он поднес кубок к покрытым коростой губам, встрепенулись обе, дернулись, чтобы помешать — и тут же обмякли, поняв, что хуже сделать больному уже невозможно, всхлипнули одновременно и захлюпали привычно носами.
Ярыга надавил пальцем на подбородок юноши, заставил открыть рот. Положив край кубка на потресканную нижнюю губу, наклонил его, чтобы вино потекло в горло. Зеленоватокрасная струйка разбилась о язык, покрытый толстым слоем творожистого налета, потекла дальше. На шее под дряблой кожей дернулся острый кадык, судорожно, будто хотел вспороть ее. Тонкие губы попытались сжаться, чтобы не пропускать в рот жидкости, но ярыга сильнее надавил на подбородок и наклонил кубок. Ноздри вдруг затрепетали и разлепились, порозовев. От них краснота перетекла в щеки, лоб, шею, и когда княжич допил последнюю каплю из кубка, бледным оставался лишь кончик заострившегося носа. Юноша открыл глаза, покрытые белесой пеленой, как у дохлой рыбы, и вздохнул шумно, полной грудью. Из глаз потекли слезы, мелкие и мутные, и словно унесли с собой пелену, очистив васильковые радужные оболочки и черные зрачки, в которых засверкали золотисто-красные искорки.
— Матерь Божья, Царица небесная… — закрестилась мамка, но не закончила, заплакала навзрыд.
Следом за ней заревела княгиня.
— Ну, завелись! — пробурчал воевода, однако улыбка у него была до ушей. Он похлопал ярыгу по плечу: — Говорил же, что справишься! Чуяло мое сердце!.. — Он хотел похлопать и княжича, но лишь поправил одеяло. — Теперь выздоровеешь!
Мы с тобой такое!.. — Недоговорив, воевода потряс в воздухе огромным рыжим кулаком.
— Ни есть, ни пить ему не давать, пока я не вернусь! — предупредил ярыга.
— Я прослежу, — пообещал воевода. — А куда это ты собрался?
— За снадобье заплатить.
— Князь заплатит, сколько скажешь!
— Там без меня не обойдутся, — сказал ярыга и еще раз напомнил: — Ни капли, ни крошки!
— Не бойся, не получит! — положив руку на рукоять сабли, произнес воевода и сверкнул тазами на мамку, будто она пыталась втихаря сунуть что-нибудь княжичу.
В поварне стоял такой густой запах жареного мяса, что казалось, вдохнешь несколько раз — и насытишься на целый день. Возле печи сновали две девки, толстозадые и с блудливыми улыбками на губах. Повариха стояла у окна, нюхала какую-то сушеную заморскую траву, собиралась приправить ею стряпню. Почувствовав спиной взгляд ярыга, оглянулась, зазвенев сережками сканого серебра, и выронила траву на пол. Серая в черную полоску кошка кинулась к пучку, неодобрительно фыркнула и, задрав хвост, потерлась о ногу хозяйки. Повариха оттолкнула ее.
— Ну-ка, девки, — ярыга шлепнул обеих по заду, — пойдите погуляйте!
Они, хихикая, отскочили от мужчины и вопрошающе посмотрели на повариху. Та поникла головой, давая понять, что власть сейчас не у нее. Когда девки вышли во двор, ярыга поднял с пола заморскую траву, понюхал. Запах был горьковато-соленый, как у ядрышек.
— Не из нее ли отраву готовила? — не дожидаясь ответа, поразмышлял вслух: — На костре тебя сожгут или в землю живой закопают? В прошлом году ведьму закопали, так земля в том месте два дня ворочалась. Тогда ее раскопали, закидали дровами и подожгли, чтоб не мучилась. Славно горела!
Повариха посмотрела на пламя в печи, буйное, жаркое.
— Князь, может, и пожалел бы тебя по старой памяти, но княгиня — у-у!.. А воевода — этот с живой шкуру сдерет! Нет, сперва с твоего сына, а потом уже с тебя!
Повариха посмотрела на нож с длинным широким лезвием, к которому прилипла пара зеленовато-
