при Гарвардском университете.
Как ни воспринимай предложенное Маршаком направление поиска, нельзя не признать, что результаты его исследований с приемлемой степенью вероятности подтвердили одну из давних идей Эдуарда Лартэ — о возможности отражения в записях примечательным образом сгруппированных знаков типа отметок времени, которое отсчитывалось по Луне. На том же, кстати, настаивал еще в самом начале 30-х годов выдающийся мифолог Карл Хентце. Он первым, подсчитав лунки на древних каменных скульптурах, распознал в полученных числах лунные циклы, а в спиральных и иных фигурах эпохи палеолита не просто абстрактные космические символы, по отражение все той же коренной идеи первобытного искусства — фазовых изменений ночного светила, символов жизни и смерти.
Археологи древнекаменного века могут в очередной раз убедиться в справедливости изречения: новое — хорошо забытое (преданное забвению или незамеченное?) старое. Что ж, может быть, и верно, палеолитические охотники Европы в самом деле старательно наблюдали за Луной, пытаясь уловить прежде всего четыре главных момента в ее месячном цикле: когда ночное светило дважды приобретало вид полудисков, развернутых выпуклостями, в разные стороны (первая и третья четверти), полного круга и, наконец, погружения на несколько дней в загадочную невидимость, когда наступало новолуние и Луна, предельно сблизившись с Солнцем, таинственно исчезала неведомо куда и зачем. А. Маршаку как будто удалось также установить стремление людей древнекаменного века уловить момент видимости последнего серпа «умирающего» месяца или первого серпа «возрожденной» Луны: миниатюрные, едва различимые простым глазом, царапины, которые иногда беспорядочно скапливались в записях на рубеже перехода от одного месяца к другому, быть может, намекали на ожидание в течение нескольких дней самых критических моментов в ее «жизни» — новолуния и появления на небосклоне молодой Луны.
За всем этим можно было усмотреть не только попытки первобытного человека к относительно точному счислению времени, но и нечто не менее значительное: появление в ледниковое время культов и ритуалов, связанных с Луной. Многомесячные записи на пластинах из Горж д’Анфер (329 знаков) и Абри Бланшар (172 знака) могли навести на ту же гипотезу, но уже в связи со значительно более длительными временными периодами — с сезонами. Это, надо думать, приоткрыло бы, наконец, дверь в святая святых культуры древнекаменного века, в мир ее духа и интеллекта, выраженных знаками более сложными — образами искусства первобытных художников: скульптурами, гравюрами, барельефами, а также полихромной живописью подземных святилищ.
Но тут на смену воображению приходят отрезвляющие размышления. Допустим, троглодиты наблюдали Луну и уловили цикличность ее фаз. Пожалуй, они в самом деле вели свои календарные записи в течение многих месяцев. Но где убедительное подтверждение уяснения ими столь длительной части годового периода, как сезон? Так ведь можно незаметно дойти и до крайности — ничтоже сумняшеся объявить, что троглодиты с их жалкими техническими возможностями и пещерным мышлением, быть может, знали и продолжительность года. Всякий знает — уяснение понятия «сезон» предполагает ведение фиксированных наблюдений не только за Лупой, но и, непременно, за Солнцем, а это означало бы появление в ледниковую эпоху устойчивого лунно-солнечного календаря продолжительностью в несколько лет. Виданное ли дело?! Давайте припомним хотя бы, каков был календарь эпохи не столь отдаленной от современности, когда неутомимый воитель Ромул, один из основателей великого Рима, принужден был, как о том поведал Плутарх, счислять время, безбожно путаясь и ошибаясь.
А почему бы и в самом деле не вспомнить этот странный календарь, который пришлось вскоре исправлять и дополнять преемнику «забранного Небом Ромула» — диктатору Помпилию Нуме, восторженному поклоннику чудачеств Пифагора?
Глава III. Фасты жрецов
О длиннокрылой, прекрасной
Луне расскажите мне,
Музы Сладкоречивые, в пенье
Искусные дочери Зевса!
Каждый посетитель Палладинского холма — и житель столицы, и провинциал — знал, что нет среди небожителей существа могущественнее, чем Янус, «Привратник Двери небесной», «Ведающий круговращением Мира». Да и кто мог превзойти это божество по силе, если оно олицетворяло собою пространство — всю Вселенную, а через небесную гармонию ритмов ее движения — время, то главное, что определяло облик владыки Света. Только неотесанный варвар мог, занеси его беспутные ноги в храм на Палладинском холме, подивиться двуликости головы Януса: изваянный из белоснежного мрамора он, восседая на престоле из слоновой кости, с напряженной настороженностью взирал и на запад, и на восток, что позволяло ему знать отошедшее в прошлое и предвидеть грядущее. Если малосведущий в пантеоне римских богов провинциал вдруг осмелился бы, окажись он перед устрашающими взорами, робко полюбопытствовать у Януса:
то немедленно получил бы от него краткий, по исчерпывающий ответ:
Знай дремучий невежда, что время это определялось прежде всего ликами привередливой Луны, он сообразил бы, почему Янус не может позволить себе терять мгновения даже на «головы поворот», а тем более на праздную болтовню. Ведь ему, при неусыпных наблюдениях за переменами лунного диска, приходилось одновременно сверять вид его с тем, каким он был месяцы назад, а главное, безошибочно предугадывать, в урочный ли час соизволит принять божественное ночное светило сначала вид полудиска, а затем и окружности, когда именно оно, состарившись, подойдет к моменту «смерти» около Солнца на востоке, а когда появится вновь из «небытия» на западе «золотым новорожденным теленком», серпом месяца. И если бы Янус ограничивался только присмотром за быстроногой Луной! Так нет же — он одновременно вынужден был соизмерять неровный месячный ритм ее бега с медлительными шагами Солнца и следить при этом за восходами и заходами звезд. Да и это бы куда ни шло, не доставляй ему хлопот «блуждающие звезды» — планеты. Ну о каком тут «головы повороте» Может идти речь, когда Янусу при такой беспокойной жизни впору было обзавестись еще парой ликов, чтобы, не косясь по сторонам, следить не только за востоком и западом, но также за севером и югом!
Если уж богу времени приходилось тяжело при наблюдениях за головоломными круговертями Мира, то каково же было понтификам, смиренным слугам в храме его, которые, даже облачась в достойные лишь их высокого сана священные одеяния, оставались все же обыкновенными (хотя и без особых способностей и познаний) людьми. И великий глава жреческого братства благочестивых прислужников Януса, сам многомудрый Pontifex maximus, был, увы, однолик, а значит, всего лишь двуглаз. Поскольку при столь серьезных делах, как наблюдения за сводом Неба с его многочисленными светлыми небожителями, эти обстоятельства не могли приниматься в расчет, то понтификам не оставалось ничего другого, как трудиться совместно. Но и тогда каждому приходилось быть начеку, постоянно тревожась, как бы не оставить без
