Мудрость змеи: Первобытный человек, Луна и Солнце

очередного месяца — в обратном, что при уменьшении «весомости» чисел как бы отражало тяжелую и медленную, день за днем поступь шагов смерти. И это напоминало о необходимости поостеречься в такое неблагоприятное время.

Стремление жрецов Януса приноровить течение времени к строго определенным фазам строптивой Луны, а по ходу дела подразделить месяц на удобные для счета малые календарные блоки нельзя не признать разумным. Четверть, полнолуние и народившийся серп для календ — вот то самое существенное, что постоянно держалось под неусыпным контролем понтификов, а в памяти народа закреплялось праздниками жертвоприношений соответствующим богам, лунная природа которых не может оспариваться. Вместе с тем понятно, что счисление времени по фазам Луны, которые могли отстоять одна от другой на неодинаковое число дней в разные месяцы, да еще непредсказуемо варьировать, предопределяло и непостоянство последующих. Точную продолжительность их можно было бы, пожалуй, рассчитать без особого труда, но это означало бы коренное изменение освященной веками и традицией манеры счета времени. И потому жрецам долго еще приходилось, присматриваясь к фазам Луны и предсказывая грядущее, то увеличивать длительность месяца, то уменьшать его, что делало службу времени в Риме делом нелегким. Учтем и то обстоятельство, что погода далеко не всегда способствовала прямым наблюдениям за Луной. Жрецы, правда, знали, что нужно предпринимать: они тогда просто объявляли, что иды текущего месяца предшествуют календам следующего на период в 17 дней (обстоятельство, предопределившее известную неприязнь пифагорейцев к 17 — дню ущерба ночного светила в лунном месячном цикле и количество суток, когда оно умирало, а затем пребывало в небытии).

Неточности, которые со временем становились очевидными, приходилось, корректируя календарь с реальными событиями в жизни светил, исправлять, уменьшая или, напротив, увеличивая продолжительность месяцев. Дело осложнялось порой тем, что на Pontifex maximus оказывали нажим политики, консулы и полководцы, желавшие, чтобы важные для них дела совершались в благоприятное время. Все это вместе взятое приводило порой к konfusio, к сумбуру и сумятице в календаре, а значит, и к недопустимым святотатствам по отношению к богам, ожидающим изъявления почтения к себе в должное время. В таких случаях на головы жрецов обрушивалось негодование граждан республики, а сама Луна, как главная виновница недоразумений, становилась, как считалось, предметом недовольства небожителей, лишенных из-за ее капризов и непостоянства жертвенной трапезы. Пересмешнику Аристофану доставляло, видно, истинное удовольствие наблюдать за растерянными жрецами, которые тщетно пытались упорядочить счет времени по Луне:

Вам не удастся дни согласовать
С ее веленьями; запутали вы их, и век не разобраться.
И боги все, ложась без ужина в постель,
Согласным хором льют на голову ее
Поток упреков в разочарованье горьком,
Что праздник встретить им пришлося без пирушки.

Но лунный месяц — не единственное, что доставляло понтификам хлопоты. Ведь год был тоже лунным, а это означало заботы не меньшие. Годовой цикл, как и месячный, подразделялся у римлян на два периода — счастливый и несчастливый. Поскольку увеличение количества света естественно трактовалось как явление благоприятное, то к счастливым относились месяцы, следующие за днями зимнего солнцестояния, но, разумеется, не далее летнего солнцестояния, когда продолжительность светлого дня вновь начинала уменьшаться, а ночь наращивала мрак. Все месяцы первой половины года носили имена светлых богов, празднества и жертвоприношения в честь которых как раз и свершались в начале каждого лунного месячного цикла. Не приходится удивляться, что это время увеличения силы света открывал януариус, посвященный, как следует из его названия, самому Янусу. Он-то, выступая во главе шеренги божеств-месяцев, как никто другой знал, когда именно следует открывать новый год. На вопрос ему все того же неосведомленного в календарных ритуалах провинциала:

Ты мне скажи, почему новый год начинается в холод,
Разве не лучше ему в путь отправляться весной?—

он, недолго помедлив, «в два лишь стиха уложил свой ответ:»

Солнцеворот — это день и последний для
Солнца и первый. Тут поднимается Феб, тут начинается год.

Весенний месяц — martius — олицетворял Марс, защитник и охранитель устоев жизни, покровитель земледелия и скотоводства, а также бог войны. Далее следовал aprilis, месяц богини плодородия, «отверзающей» (aperire) землю, которая к этому времени бывала готова «раскрыть» свои дары, способствовать произрастанию зерен и развертыванию почек деревьев; majus, когда природа в лице богини Майи, матери Меркурия, являла всю свою красоту и силу; и наконец, junius, месяц Юноны, величайшей из римских богинь. Ну разве это не прекрасно, что в июне, накануне череды «мертвых» месяцев, господствует та, кто через 10 лунных месяцев, в марте, будет облегчать Небу роды первого дитя весны — серпа Луны?! Выходит, месяцы второй половины года были не совсем мертвы. Сила света в них угасала, но тогда же, в конце июня, в них закладывался зародыш новой жизни, некоего существа, вместе с которым весной предстояло возродиться всей природе. В июне, в дни летнего солнцестояния, обильными пиршествами заканчивались фасты, праздничные даты светлых месяцев, богом дарованные «священные установления» календаря. На небе тогда в блеске являлись звезды пояса Ориона:

От подгородного храма домой возвращаясь, подвыпив,
И обращаясь к звездам, некто такое сказал:
«Пояс твой, Орион, и сегодня, и, может быть, завтра
Будет незрим, но потом я уж увижу его».
А кабы не был он пьян, он добавил бы к этому вот что:
«Это случится как раз в солнцестояния день».

Месяцы «смертной» половины года составляли сутки, светлая часть которых, неуклонно уменьшаясь, становилась опасно короткой к дням зимнего солнцестояния, когда год, умирая, готовился навсегда отойти в прошлое. Господство часов мрака в них воспринималось скорбной печатью неблагополучия, и потому не удивительно, что никто из небожителей не претендовал на сомнительную честь олицетворять их собою. Недаром месяцы эти просто нумеровались. Позже одержимые непомерным тщеславием люди пытались навязать им свои имена, что, к чести человечества, в случаях с Нероном, Клавдием и Тиберием не удалось исполнить[12]. Но это были совсем ничтожные смертные, и они, в отличие от богов, не ведали, очевидно, что творили, когда, сгорая от зависти к Юлию Цезарю и Августу, тоже возжелали закрепиться в памяти человечества, хотя бы посредством темных месяцев отходящего в невозвратное года.

Почему же в перечне подразделений годового календаря мудрого реформатора Нумы Помпилия не упомянут февраль? Сделано это преднамеренно и с целью особой — попытаться посредством этого самого удивительного из месяцев года объяснить мнимые странности древнейшего (из упомянутых в письменных