Начинай с каурого, выручишь никак не меньше полудюжины золотых. Во всяком случае, парень должен дожить здесь хотя бы до весны.
– И ведь озорник небось? – с обреченным видом покривился крестьянин.
– Не без этого. Впрочем, полагаю, за такие деньги можно присмотреть за любым озорником. На большую дорогу не пустите, языком болтать не дадите – и славно. Про его появление тоже придумайте что-нибудь. Да, лошадей моих на время уберите, лишний раз на люди не показывайте.
– Неужто… краденые? – охнул Лекстес.
– Не совсем. Но тебе, хозяин, лучше про это не знать. Меньше знаешь – крепче спишь.
– Оно, конечно… Только выходит же: я вообще ничего не ведаю. Так и голову в петлю сунешь, не подозревая ни о чем. Кто ж потом поверит, что ни сном ни духом?…
Шагалан глянул на Лекстеса с прищуром. Внутреннюю борьбу тот, похоже, закончил, принял нежданную заботу как неизбежность и сейчас оценивал дело своей простонародной сметкой.
– Какой-то риск есть, однако выгода гораздо больше. Так по рукам? Вот и договорились.
Разведчик поднялся с места, потянулся, закинул на спину котомку.
– Куда ж вы теперь, милостивый господин? Не по-людски как-то, даже имени вашего не знаю…
– Меньше знаешь – крепче спишь, – напомнил юноша. – Могу лишь сказать, что иду в Галагу. Здесь миль восемь осталось, не так ли?
– Пожалуй, вполовину дальше.
– И болтают, где-то по пути кузня?
– Есть, как не быть. Коль по тракту пойдете, мили через четыре она и стоит. Перед огромным таким холмом.
– А чего за кузня?
– Да, одно слово, сударь, никудышная. Год назад там неплохой мастер трудился, даром что бирюк. Потом вроде сгинул куда-то, и объявился этот… нынешний. Гонору много, цены безбожные, а работа – так себе. Ума не приложу, как еще концы с концами-то сводит? На безрыбье и наша кузня поднялась, почитай, все проезжающие тут останавливаются. Посему, если в чем, сударь, надобность, советую у нас делать, от той заимки проку не будет.
– Понятно. – Шагалан незаметно поморщился: все сильнее болела голова, вероятно, после бессонной ночи. – Слышал, и разбойники у вас шибко озоруют?
Крестьянин понурился:
– Озоруют, сударь. По тракту несколько раз проходили, да сами видите, что у нас взять? А вообще, грабят и душегубствуют частенько, купцов потрошат. Большой Ааль – поди, слыхали. На всю округу теперь гремит.
– А за ним небось стражники толпой носятся?
– Ну… я бы не сказал. Тоже наведываются, конечно, но пупок не рвут. По крайней мере, за те полгода, как Ааль здесь обосновался, больших облав еще не выпадало. Так, изловят одного-другого, у дороги повесят, и все.
– Ясно. Ну, спасибо, хозяин. Пойду я, пожалуй, а то как бы парнишка не проснулся.
– Неужто попрощаться не хотите?
– Лишнее это. Он уже в курсе, а слезы и сопли радости не добавят.
Дом Лекстеса стоял на самом краю деревни, поэтому, едва покинув двор, Шагалан сразу очутился в поле. Дело развивалось неплохо, однако настроение было мерзким. Снова зарядил мелкий холодный дождь. Упругая боль настойчиво пульсировала под темечком, отдавалась при каждом шаге. Такое случалось и раньше: боль приходила по утрам, обычно после недосыпа и обычно ближе к зиме, мучила весь день и незаметно растворялась к вечеру. Течению жизни она мешала мало, зато настроение портила исправно.
Тракт сохранял прежнюю пустынность. За два часа пути навстречу проехала только вереница подвод, груженных лесом, да простучал галопом одинокий всадник в одежде гонца. Разведчик даже не шарахался от них в кусты. Безлюдные и запущенные пошли места, в самый раз для недоброго промысла. Темневший всю дорогу впереди холм наконец приблизился, растекся в полгоризонта, запестрел листвой деревьев, уже подкрашенной осенним разноцветьем. За этими картинами юноша чуть не пропустил кузницу – длинную покосившуюся избу, тонувшую задом в лесистом склоне.
Он сошел с тракта и высмотрел неподалеку высокую сосну. Потребовалось несколько минут, чтобы забраться на нее почти до макушки. Здорово перепачкался в смоле и сухих иголках, зато теперь мог оглядеться поверх враз просевшей щетины леса. Добегая до холма, ленточка дороги, ровно хлипкий ручеек, начинала обтекать его, причем не в самую короткую сторону. Судя по смутным, терявшимся в дымке деталям, она опоясывала холм подковой и удлинялась при этом мили на три. Уже совсем на пределе видимости Шагалан различил серые башни города. Несколько букашек шевелились вдали на большаке, вокруг же все словно вымерло. Кузница у изгиба дороги казалась если не покинутой, то спящей беспробудным сном: ни людей, ни живности, ни звука, ни дымка из труб.
Удовлетворенный тем не менее осмотром, Шагалан слез на землю, извлек на свет купеческий кошель, капельку отощавший накануне, и засунул в него пару медяков. Затем решительно направился вперед. Накатанная колея, отворачивающая от тракта, выдавала наметанному глазу обманчивость запустения. Просторный, убитый копытами и колесами двор огораживали только сгнившие остатки частокола да заросли бурьяна высотой с человека. Такой же бурьян подступал к самым стенам, выше по бревнам полз вьюнок, а на тесинах крыши угнездились подушки мха. Все вместе они превращали избу в зеленый холмик, теряющийся на фоне большого собрата.
Юноша едва приблизился к почерневшему от времени крыльцу, как дверь избы без скрипа распахнулась. Появившийся на пороге мужик вполне гармонировал со своим домом, напоминая скорее лешего из сказки. Круглое, заросшее до глаз шерстью лицо, копна сбившихся волос, непонятного цвета дерюга на широких, но ссутуленных плечах. Под мышкой мужик держал внушительной величины медную ступу, в которой монотонно орудовал пестом, способным уложить быка. Черные глаза глянули из глубин черных же волос весьма сурово.
– Чего надо? – глухим голосом спросил леший.
Шагалан подумал, что следовало бы улыбнуться, но голова по-прежнему болела, а настроение портилось. Все, что смог сделать, – хмуро буркнуть:
– Водицы бы испить, хозяин.
Бородач, не двинувшись с места, продолжал изучать его взглядом. Только пест мерно стучал по дну ступы.
– И поесть чего-нибудь не мешало бы, – все так же хмуро добавил юноша.
Новые запросы неожиданно развеселили лешего:
– Может, и переночевать негде? – Он оскалил крупные желтые зубы. – Так ты, парень, не стесняйся.
– Я ж не просто. Я заплачу.
– Заплатишь? Ишь ты. Да тут ведь не трактир.
– Хорошо, видать, живешь, хозяин, раз деньги не нужны. – Шагалан не намеревался уступать кузнецу в самоуверенности.
Бородач постоял еще, усмехаясь, потом остановил пест:
– Нешто у такого голодранца деньжата водятся?
– Водятся.
– Покажи.
Шагалан, пожав плечами, выудил из-за пазухи кошель, подкинул на ладони. Туго звякнувший мешочек притушил у кузнеца ухмылку.
– Ворованные, поди? – сощурился он.
– А тебе не все ли равно? – холодно отозвался юноша.
– Это верно. Ну, тогда милости прошу.
Внутри горница оказалась совсем маленькой комнаткой с единственным окном. Стоило войти туда вдвоем, как сразу почувствовалась теснота. Большая печь, стол, пара сундуков по стенам, лампада. Поперек комнаты под потолком натянуты веревки, увешанные пучками трав, чей тонкий сладковатый дух встречал
