— Рюз? Мать того мальчика, что погиб в аварии на дороге? Да, я прочла о ее похоронах… А что?
— Представляешь, ей было всего пятьдесят пять, и говорят, она так и не смогла оправиться после смерти сына. Целых шестнадцать лет горевала — и вот умерла…
— Ну и что?
Джессика помолчала, потом обронила:
— А ведь тогда я гуляла с Джонни Глинном…
— Ну да, все думали, что вы поженитесь, и я тоже так думала.
— Верно. Все так и было договорено. Но в ту ночь все было кончено.
— Но ведь Джонни доказал полиции, что он не замешан! Другое дело, что не все ему поверили…
— Знаю, что не все. Но он говорил правду.
Кэтрин вопросительно глянула на сестру.
— Если Джонни там не было, то кто же? — вдруг она заговорила торопливо: — Джесси, ты была там с кем-то? Да?
Джессика вдруг махнула рукой:
— А, ладно, Кэти, не слушай меня, я просто сегодня не с той ноги встала… Забудь. Давай поговорим о тебе. Я слышала, Эйб заполучил новый контракт на строительство школы, на Лискердской дороге? Дай бог ему долгих лет жизни, чтобы ему подольше так везло, не то что его отцу…
— Всемогущий Боже, яви нам милость Твою, как Иисус Христос явил ее предавшим Его…
Преподобный отец Майкл Джордан, викарий Мореска, своим по-мальчишески высоким голосом читал первую молитву собравшимся в церкви прихожанам.
По некоей странности, служба в Страстную пятницу приобрела для жителей поселка особый смысл, даже для тех, кого в другие дни нельзя было встретить в церкви. О подготовке к богослужению объявил перезвон колоколов, примерно в половине десятого утра. Звон повторялся с минутными промежутками до десяти, когда началась служба. При этом каждый удар колокола символизировал один год из земной жизни Иисуса Христа.
Утро было ясное, чистое, лучи солнца сквозь южное окно попадали на увеличенную статую Христа, установленную над алтарем.
На эту службу, как правило, приходили семьями. Тут присутствовали и Гичи, занимавшие скамью в середине зала. Эйб, вопреки своему обыкновению, раскраснелся, словно еще с утра предварительно подкрепился парой стаканчиков. Он неразборчиво бормотал нужные слова и путался, когда нужно садиться или вставать. Даже Джессика, которая редко посещала церковь, тоже сидела тут, рядом с Джулией. Кэти, в шляпке, специально хранимой ею для всяческих похорон и поминок, незаметно оглядела весь зал и обнаружила, что она входит в число тех немногих женщин, у кого голова покрыта как полагается, причем все эти тетушки были ревностными прихожанками, из старшего поколения…
— Итак, восславим же хвалу Господу… Стих третий и четвертый будут исполнены соло…
Арнольд Пол, трудившийся за церковным органом, блестяще исполнил композицию собственного сочинения: «Хоральная прелюдия в стиле Иоганна Себастьяна Баха», которая стала несколько затянутым введением к гимну на музыкальную тему Гисслера. Кэти наблюдала за дочерью, которая, похоже, не отрывала глаз от Джильса Винтера. Мальчишка сидел рядом со своими родителями на скамье в первых рядах. Он чинно смотрел прямо перед собой, словно не замечал ничьего присутствия в церкви, строго и точно выполняя все требования церемонии. И снова Кэти спросила себя: ну что такого ее дочь нашла в этом парне? Все-таки для юной девушки естественно, если она тянется к мужественности. А в Джильсе трудно было разглядеть что-нибудь мужское, и, кроме того, он еще на полголовы ниже Джулии. Облик у него прямо-таки девичий, а, из-за близорукости он щурится на все вокруг, словно недоросль-профессор из детских мультиков. Прямо какая-то пародия на парня. Конечно, мозги у него имеются, но разве молодые гормоны слушают разум?
Прелюдия Пола наконец завершилась торжественным аккордом, что являлось сигналом встать со скамей. Непонятно почему, Кэти вдруг ощутила себя растерянной и подавленной. Как бывает иногда перед бурей, когда вся атмосфера словно наполнена скрытой угрозой… Уж не заболевает ли она, подумала Кэти.
К ее удивлению, сольную партию в хорале исполнила со своего места Стефания Винтер. На Кэти ее пение произвело впечатление. Приятное сопрано, звучавшее без аккомпанемента словно нежный колокольный звон… И когда снова вступил орган, собрание словно сбросило оцепенение и задвигалось, задышало. Пока Стефания солировала, Джильс не отрывал от матери глаз, словно сливаясь с нею в единое целое…
Прихожане встали на колени.
— Всемогущий Господь, Духом чьим управляется Церковь наша…
Лоуренс Винтер, склонив голову над требником, тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Последние пару месяцев в нем нарастало ощущение беспокойства. Нет, в повседневной жизни вокруг него ничего особенного или необычного не происходило, и все же незримо назревал некий кризис — в жизни фермы или во взаимоотношениях с окружающими…
С каждым днем все настойчивее сверлила мысль, будто все их слова наполняются каким-то иным, скрытым смыслом, и самые простые вещи таят в себе зловещую угрозу. Казалось, он пробирается меж скал над высоким обрывом; и было вовсе не важно, реален ли этот кризис, или все ему только кажется из-за собственного душевного разлада.
Прозвучал еще один гимн, после чего викарий поднялся по ступенькам к кафедре.
— Говорю вам слова из Исайи, глава пятьдесят три, стих третий: «Он был презрен, и мы не ценили его»…
Всегда, когда Джессика присутствовала на службе, у нее возникало то странное ощущение, которое испытывает актер, наблюдающий спектакль из зрительного зала: эту отстраненность и некоторый цинизм. Это ведь она протирала алтарь, начищала чашу, подметала, мыла и убирала. И это она готовила, когда надо, все необходимое для Святого Причастия. Несмотря на все это, тут был и психологический нюанс: она относилась боязливо, почти суеверно к статуе Христа, нависавшей над входом в алтарь. Фигура представляла собой вольное переложение в скульптуру живописного полотна Холмэна Ханта «Свет мира», причем основное отличие от картины заключалось в том, что рука с факелом у статуи была высоко поднята.
Джессика протирала Христа всегда сложенной в несколько слоев ветошью, избегая касаться рукой и стараясь не смотреть в глаза изваянию Бога…
И сейчас, слушая рассуждения викария, она поймала себя на том, что смотрит именно в глаза статуи, хотя и не совсем четко различает их в полутьме. Все равно это вселяло тревогу — глаза словно обвиняли ее в чем-то, и Джессику в самом деле переполнило чувство собственной греховности.
— Во имя Отца, Сына и Святого Духа…
Ну вот, еще один, последний гимн, благословение, и служба закончена. С последним, одиннадцатым ударом часов прихожане стали выбираться из храма на солнышко.
— Ты приедешь на обед? — спросила Кэти мужа.
— О Господи, нет! — Эйб торопливо взглянул на часы. — У меня заседание в Сент-Остелове, я уже опаздываю!
— Но ведь сегодня Страстная пятница…
— Ну и что? Конечно, было бы проще работать без окружающих тебя болванов, которые считают, что приносят какую-то пользу… А так у меня навалом работы. Я забираю машину и еду.
Джулия отстала от родителей.
— Дочка, а ты не собираешься домой?
— Я хочу поболтать с Джильсом.
— Опять этот чертов придурок, — пробурчал себе под нос Эйб. — Она прямо повисла на нем…
Кэти повернулась к сестре:
— Может, ты зайдешь к нам, выпьем по рюмочке?
Джессика обернулась и посмотрела на паперть, где толпа восхищенных прихожан окружила Стефанию Винтер и восторгалась ее пением. Муж и сын стояли рядом.
