историю.
— А те бандиты? — поинтересовался я.
— Не заезжали туда.
— Да… И что потом?
— Потом Ленка Лагутина приехала с медичкой, шериф наш, давай они всё разглаживать, народ успокаивать, рассказывать. Те им поведали, как в лагере жилось-былось. Людям же про нас знаешь, что тёрли? Что русские закрылись и никого не берут. Лишь бандитские отряды выпускают, пограбить, типа. А люди уже поникли от всего, типа, будь что будет. Куда женщины с детьми одни пойдут?
— Опа! Мудрецы, мля, хреновы. А вы? Ну, насчёт убитого-то.
— Да ничего. Сотников слово дал. Мы приняли. Значит, задумка такая.
— Так вы ж тогда ещё не знали?
— А нам и не надо знать, за нас уже всё узнали. Не захотел Сотников кровью начинать с белорусами. Ни с чьей. Оно и дико, оно и правильно. Как посмотреть. Да куда они денутся от правиловки: или лес накажет, или к нам вернутся обосраные. Хотя… Как на духу? — наклонился ко мне Гоблин.
Я кивнул.
— Кароч, сбегали мы с прапором, забились, что Сотникову вотрём что-нить. Гриша предложил вариант 'вооружённо сопротивлялись', типа.
— Догнали?
— Что ты! Разве догонишь, — плотоядно улыбнулся довольный Гоблин, откидываясь на спинку стула. — Они сразу в лес свалили.
Вот и думай тут, что хочешь.
Однако, ништяки за расширение этноформата белорусами нам не 'упали', значит, кто-то из отпущенных точно жив, корзинка не полная.
Что дальше было, я и так знал, из докладов. Лагутина довела инфу, всё подробно разжевала, описала перспективы, предупредила, что никаких национальных автономий у нас нет — семья народов. Предложила либо вливаться, либо жить тут, как жили, немного поможем стволами, и всё. Условия для всех сразу, гордым одиночкам помогать не будем. Потом предложила провести собрание и выбрать старосту-представителя — кому доверяют. Ну, и решать. Сотников наказал строго-настрого: в собрание не вмешиваться и вообще в стороне стоять. Короче, всю ночь они там обсуждали, наутро решили присоединиться. Как уже бывало, народ не очень-то хотел продолжать жить на месте былых страхов и обид, всего одна большая семья решила остаться. Сейчас на месте идёт вывоз 'локалки' и стоит пост, а будут делать нормальный блок-пост, слишком уж далекий объект, неизвестные места. Названия пока не дали, просто 'Дальний пост'.
Выпили мы еще чайку, потрещали ни о чём, я выждал и опять к Гоблину с вопросом, что-то жмёт он меня.
— Слушай, Миш, я вот что спросить хотел… А если бы они через завал сразу огонь по вам открыли? А тут Главный.
Гоблин помолчал.
— Так что?
— Ты, Юрец-молодец, важный вопрос выкатываешь. Для него рано или поздно у каждого мужика время наступает. Вопрос Достоевского. Ну, того парня с топором под мышкой. Понимаешь?
— Не совсем.
— Лады. Вот смотри. Время мирное, ни разу не война. Есть непонятки, есть клины, но всё, по большому счёту, пока в понятиях, без врагов. Белорусы ведь нам не враги? А мы им? Тоже. А ты паришься 'вдруг, кто стрельнет'. Как определить, ну-ка, кто напротив?
— Как?
— Скажу. Есть такие люди, Юра, особые. Они не только в кино. Если вот ты, лично ты, уверен, что в мирное время готов без приказа, а сам, по своему уму, вальнуть человека, так ты уже в системе… В системе, той или этой. Либо в правильных бандитах по мурке живёшь, либо по ментовской масти. По любому.
Гоблин внимательно посмотрел на меня и продолжил:
— Ну, это если у тебя душка хватит, братан, а таких, поверь — немного. Теперь слушай сюда. Если ты готов стрелять в военное время со всей душой и сразу, а в мирное время лишь по жёсткому приказу, то ты в вояках. Кончишь 'офицерку', созреешь в волчару, как Бероев с Гонтой. Всего три категории. И таким людям в определённый страшный момент всё равно — умрут они или нет. Они к этому морально готовы. Внутренне, знали, на что шли. Так вот, умни себе в мозг, все такие мужчины — они сразу видны. По глазам, по повадкам, по понятиям всяким. По подходу к делу. Их очком почувствуешь. На завале таких не было, и хмырь не тот. Обычные мужики, никогда первыми не стрельнут. Мужиков, кстати, тоже не так уж и много, хотя хватает. Остальное — ботва.
— Как это не стрельнут? А если их обидеть сильно?
— Если мужикам сильно тревожно станет, как после первой крови, да если баб обидят, детей зацепят — ручник снимут, без вариантов. А вот так, первым, и не на войне — мужик никогда не сделает. Всех нас потушить, и пойти вмёртвую вместе с бабами? Ты вот, был бы готов?
— Подожди, а если на нас нападут, те же арабы, или бандюки? Я готов.
— А это уже война, Юра. На войне все стрелять будут, там другие резоны и ответки. И ты будешь, и повариха Нюрка будет, куда вы денетесь. Вот у тебя — аж ДШК на крыше… Тут главное, грань не перейти. Мы тоже, когда думали, как лучше карту разыграть, сначала разведку хотели зарядить.
— И почему не стали?
— Да потому что нет войны, мы к братьям идём. Потому что всё на грани, причём там, где грань вовсе не нужна. Вот представь, что тихой ночью Кастет, а лучше бы Монгол, со стволом, как положено, а как иначе… Ползком-тишком… в лагерь белорусов. Как враг, в общем. Что будет, если заметят? Если случайность? Если хоть один выстрел бахнет по нему, он в ответ, и прольётся кровь? Всё, приехали, без байды, это уже война со всеми вытекающими. Тут бы все на стороне хмыря были. А так, когда в открытую, прямо стоя, как Сотников сделал, по строгости… И клоуны на завале не шмальнут, и хмырь отлетит, и народ не впишется, с каких шаров им в одно играть?
— Подожди, получается, что Сотников, по такой схеме, тоже бандит или мент?
— Сотников тест разыграл у завала, и всё понятно стало, кто и чей, — со спокойствием абсолютно уверенного в своей правоте человека сказал Гоблин. — И мне всё стало в ряд, хотя и раньше не парился. Сотников? Кто знает, где он ходил и что за ним. Только мужчина он правильный.
— Нравится?
— Ты тупой, Юра? — удивился Сомов и наклонился ко мне. — Здесь категории другие! Он не плохой, не хороший. Он не может нравиться, он пахан. Ты знаешь, как город Рим был основан? Вышли два брателлы на холмики, в руках стволы, внизу большая деревня. Встали наверху и заявились, мол, всё, ботва, мы тут главные и здесь наша хавира. Кто не согласен, выходи биться. И никто! Ни одна падла не вышла предъявить! Потому что таких людей реально мало. И вот так, Юра, из таких историй собрана вся история человечества. Князь, это кто? Тот, в ком, кроме башки и правильного хода ещё и душок есть. Редкость большая. К князю встают те, у кого с бошками куда как хуже, но ещё хватает понять, что надо за правильного ножи поднимать. Кто понимает, что без такого вот… всем духарикам — вилы по тупости. Как мне, например. Отморозь тушат сразу, мужикам лопаты. Вот тебе и княжество, вот так начиналась Древняя Русь. Так всё зачинается, каждый свежий кусок. Есть предъявы? Твое святое право, меняй князя, садись у окна на нижнюю, если от тебя сияние большое. Ты, Юра, главное, биться выходи, если протест в душе имеешь. Реально, насмерть. Не прёт? Тогда сиди ровно, дыши по команде — в телогреечку с заплатками.
Сомов опять откинулся, показывая, что разговор подходит к концу, расслабил лицо.
— Ну, во. И какого келдыша этот хмырь с оленями у завала мог против Сотникова поставить? Никакого.
— Да понял, — промычал я. Напряг меня Гоблин немного, неуютно стало.
— А насчёт того, что тебя забило на эту проблему…
Гоблин чуть помедлил.
— Ты спрашиваешь, потому что представляешь там, у завала, себя, тёплого, и ссыкотно тебе от этого,
