А нас было пятеро журналистов, машинистка, выпускающий, два корректора — всего-навсего девять человек. Когда в шестидесятом затевали еженедельник, радовались, потирая руки, что решение «прошло», остальное считалось несущественным, обещали «доработаем, согласуем, поможем».
Нет худа без добра. Отслужив в еженедельнике ни много ни мало семнадцать лет, заявляю не без гордости, что наша крошечная редакция, по общепринятым представлениям, не то что несолидная, а легкомысленная, вынужденная преодолевать уйму неудобств, представляла из себя крепко сбитую, без малейшего «жирка» штатных, расслабляющих излишеств, выполнявшую все свои задачи, расписанные по дням и часам, трудовую ячейку. Было это возможно при двух условиях квалификации и душевной заинтересованности в деле. На том мы и стояли, будучи уверенными, что любой из нас способен при случае отработать за двоих, за троих. У нас попросту времени не было отвлекаться, все разговоры вертелись вокруг того, что предстояло сделать, Если назвать нашу редакцию дружной, то обязательно уточнение: в гости друг к другу не ходили, семьями не встречались. Когда надо было кого-то выручить, поддержать, делали это как бы между прочим, без словесных излияний, внешне, может быть, суховато, однако просто и с пользой. Распределяли работу между остальными, если у одного заболел ребенок, выписывали командировку переутомившемуся, чтобы отошел. Взаимозаменяемость, о которой приходилось рассуждать в обозрениях, у нас самих была отработана до автоматизма.
Это не хвастовство, работать иначе было невозможно. Полчаса в неделю у нас уходило на совещание, где планировались ближайший и следующий номера, каждый получал задание — такого-то числа в такой-то час сдать такой-то материал. На присутствии сотрудников в редакции я не настаивал, время они распределяли по своему усмотрению. Не помню, чтобы кто-то нарушил наш распорядок, как не было и сдучаев, чтобы еженедельник был подписан в печать с опозданием. Все шло своим чередом и когда нас было меньше (отпуска, командировки, болезни). Не раз номер выпускали двое, а то и кто-то в единственном числе.
Вот только свое «право на труд» нам приходилось постоянно отстаивать. Мы являлись подразделением «Советского спорта», и за нами не без ревности досматривали. Отсутствие сотрудника или ранний уход возбуждали нездоровый интерес, мы слыли разболтанными, не признающими общих для всех установлений. Безнадежно было объяснять, что сотрудник свой материал отстучит быстрее и надежнее дома, чем в тесной прокуренной комнатке, куда стекаются все желающие поболтать о футболе и хоккее. Для защиты от досужих говорунов я завел табличку с надписью «Работаю», которую вывешивал на двери, когда становилось невмоготу и минуты поджимали. Табличка обсуждалась в коридорах и, по-моему, раздражала, в ней видели чуть ли не вызов, намек на то, что проходящие мимо обвиняются в безделии.
Наша трудовая ячейка выбивалась из рамок представлений, годных для больших учреждений, где кто-то может позволить себе бить баклуши, образовывать «салоны», не нарушая распорядка дня и будучи всегда «на работе». На мне и моем заместителе Радчуке, кроме прочих, лежала обязанность прикрывать, заслонять работу редакции, организованную, как было проверено годами, целесообразно. Ничего, кроме досады, эта обязанность не вызывала. На мне еще лежало составление планов — годовых, перспективных, квартальных, — которые, как я сумел за семнадцать лет убедиться, никто не читал. Сдана бумага в срок, положена в шкаф, и все довольны.
Мы не были «конторой», рабочая обстановка была для нас всего дороже. Люди охотно работают, видя результат и ощущая свою долю в сделанном: на том мы и держались.
Как-то раз я спросил редактора еженедельника «Киккер» из ФРГ, аналогичного «Футболу — Хоккею», Хаймана:
— Как ты работаешь?
— Надо мной хозяин, финансовый туз, он изредка навещает редакцию, его интересует исключительно тираж. Если тираж подрос, он меня обнимает за плечи, если упал — косится и молчит. А в остальном я делаю что хочу.
У всех свои порядки, но некоторую зависть я испытал.
Мы были неравнодушны к своей работе и на многое закрывали глаза. Единственное, что нас обижало, так это то, что при семимиллионной годовой прибыли, которую приносил журнал, нам не полагались премии. Их получали служащие издательства, находившиеся в сторонке, а мы, делавшие журнал своими руками, оказывались ни при чем.
Наши доводы не слушали: они противоречили какой-то инструкции. Я вспоминаю об этом сейчас, когда во главу угла поставлены организация труда и разумное поощрение.
О ежедневной, повторяющейся работе так же трудно рассказывать, как о движениях маятника в настенных часах. Идет себе и идет неделя за неделей, год за годом. Остановлюсь на том, что сопровождало этот маятник, тормозило или подталкивало.
Мне мало пришлось поработать в «Футболе», меньше года: с осени 1967 года его реорганизовали в «Футбол — Хоккей». Мнением редакции не поинтересовались, пришло распоряжение — «с сего числа», только и всего. То, что мы в редакции, люди футбольные, отнеслись к реорганизации отрицательно, было естественно: нам, практикам, у которых на счету каждая строчка набора, нетрудно было сосчитать, сколько потеряет футбольная тема и как немного выиграет подселившаяся хоккейная. Отдельная квартира пре вратилась в коммунальную. Но, может быть, наше неприятие было сгоряча?
Давно я расстался с еженедельником, но и глядя на него издали, вижу, что футбол и хоккей на его страницах воедино не слились, проживают в соседних комнатах, ощущение нарочитости их объединения под одной обложкой осталось. Нельзя обольщаться предположением, сделанным на глазок, что читатели у этих двух разделов одни и те же. У нас достаточно городов, областей, даже республик, где хоккеем интересуются отчасти, отвлеченно, с помощью телевидения, и, напротив, есть города и области, где хоккеем живут даже сильнее, чем футболом. Редакционная почта преподносила нам множество доказательств этого, и невозможно было объяснить одним, почему зажата футбольная информация, а другим, почему скудна хоккейная.
Люди дисциплинированные, мы поступали, как требовалось, следили, чтобы хоккей не был обделен, сам по себе он же ни в чем не повинен. Еженедельник проводил референдум для определения лучшего футболиста года и такой же завели для хоккеистов; существовал Клуб бомбардиров имени Г. Федотова, учредили Клуб хоккейный имени В. Боброва; печатали недельные обзоры, вели дискуссии, словом, ни тени дискриминации.
Хоккейная тема не трудна. Популярность игры, многочисленные победы сборной поощрили появление отряда журналистов, посвятивших себя хоккею: Дмитрий Рыжков, Владимир Дворцов, Аркадий Ратнер, Борис Левин, Владимир Пахомов, Игорь Куприн, Олег Спасский, Леонид Рейзер, Всеволод Кукушкин — это только москвичи. И тренеры, и звезды были к нашим услугам — Анатолий Тарасов, Аркадий Чернышев, Николай Эпштейн, Виктор Тихонов, Вячеслав Старшинов, Анатолий Фирсов...
Трудности были другого рода. Это неравенство футбола и хоккея в глазах тех организаций и тех лиц, которым подведомствен журнал. Единицы измерения у них элементарны — медали. Футбол их приносил крайне редко, хоккей — сплошь, ежегодно. Не таким уж надо быть эрудитом, чтобы понимать, что игры эти существуют в совершенно разных условиях и равные требования к ним несостоятельны. Куда там, только и слышалось: «Хоккей — передовой, футбол — отстающий!», «Футболу надо поучиться у хоккея!» Приложил к этому руку и «верховный» хоккейный тренер Анатолий Тарасов, не упускавший случая съязвить по поводу футбольных неудач. Умолк он после того, как в 1975 году попробовал себя в роли тренера футбольного ЦСКА без намека на успех.
Официальным мнением было, что хоккеисты себя не жалеют ни в тренировках, ни в игре, а футболи сты — лодыри и слабаки. Хоккеистов величали не иначе как «ледовой дружиной», превозносили, они пользовались высочайшим покровительством, едва ли не все матчи посещал Л. И. Брежнев, одно время их после каждого чемпионата мира награждали орденами.
Нам приходилось ломать голову, как соблюсти такт при этих полярных оценках: не поддаться пре увеличенным хоккейным восторгам и не изничтожать ни за что ни про что футбол. Мне неоднократно давали понять «сверху», что журнал поскупился, освещая победу хоккеистов, что напрасно милует фут болистов. Такое было время, что блеск золотых медалей затмевал состояние дел в золотодобывающей промышленности. Если избалованные хоккейные руководители и тренеры, читая наш журнал, гневались и жаловались на малейшую критическую зацепку, то люди футбольного лагеря, настроенные вовсе не
