Фредди еще больше покраснел, поставил чайник и потер подушечками пальцев лоб.
— Я так и не ответил на твой вопрос, да?
Анжелика уже забыла, какой задавала ему вопрос, но его очевидное волнение передалось и ей.
Фредди, похоже, принял какое-то решение. Он взглянул прямо в глаза подруге и, когда заговорил, его голос был тверд.
— Мне довольно трудно объяснить, что я к тебе чувствую. Это значительно более сильное чувство, чем дружба, но совершенно не похожее на любовь.
Анжелика как раз потянулась за бисквитом, однако ее рука замерла над тарелкой. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы все-таки взять лакомство. Они еще не говорили о любви, во всяком случае, применительно к ним двоим.
— С леди Тремейн я всегда был робким обожателем. Всякий раз, входя в ее гостиную, я чувствовал себя служителем, приближающимся к алтарю богини. Это одновременно возбуждало и лишало сил. А твоя гостиная — продолжение моего дома. И я не знаю, как это объяснить.
Их взгляды встретились. Она не знала, что он скажет дальше, и всячески старалась сдержать страх... и предвкушение.
— Я ждал твоего возвращения бесконечно долго. И знаешь, вышагивая взад-вперед по улице, я в какой-то момент понял, что никогда не шел к леди Тремейн, если мне нечего было ей предложить. Когда я приходил только потому, что хотел увидеть ее, мне всегда казалось, что я зря трачу ее время. Но тебя я хочу видеть в любом настроении — когда счастлив и когда просто занимаюсь повседневными делами, когда мне грустно и когда я переполнен чувствами, как вчера и сегодня. И я почитаю за великую честь то, что, когда прихожу, мне кажется, что тебе этого достаточно.
Рука Анжелики, сжимавшая бисквит, разжалась. Несчастное произведение кулинарного искусства превратилось в крошки. Она стряхнула их на скатерть и только тогда вспомнила, что надо дышать.
— Занимаясь своими делами, Пенни принимал меня как нечто само собой разумеющееся. И он был не одинок в этом. Я тоже принимал его как должное, до несчастного случая. — Он ласково улыбнулся. — Как и Пенни, ты всегда была опорой в моей жизни, которая была бы намного беднее без тебя. И все же я и тебя принимал как должное.
Фредди встал, Анжелика решила, что тоже должна встать и взять его за руки.
— Я больше не хочу относиться к тебе как к чему-то само собой разумеющемуся. Ты выйдешь за меня замуж?
Она прикрыла рот рукой.
— Ты полон сюрпризов, Фредди.
— Тогда ты — лучший сюрприз в моей жизни.
Волна чистой, светлой радости едва не сбила ее с ног. Анжелика не сомневалась, что Фредди не сочинил ни одного слова. Он всегда говорил только то, что думал.
— Я не могу придумать лучшего спутника в жизни, чем ты, — добавил он.
— Чтобы всегда напоминать тебе, что ко мне нельзя относиться как к должному? — пошутила она, чтобы не разрыдаться.
— Постоянно не надо, — тихо засмеялся Фредди. — Раз в квартал будет вполне достаточно. — Он заглянул в глаза подруги. — Значит ли это, что ты говоришь «да»?
— Да, — просто ответила она.
Фредди нежно поцеловал ее и прижал к себе:
— Я люблю тебя.
Эти слова прозвучали для нее сладкой музыкой. Слишком долго она их ждала.
— Я тоже тебя люблю, — ответила она и, немного отстранившись, подмигнула. — Еще одно изображение обнаженной натуры, чтобы отметить нашу помолвку?
Ответом стал еще один поцелуй.
Илфракомб разочаровал Элиссанду. Туман, густой, как каша, опустился, чтобы заняться холодной влажной любовью с берегом. Видимость настолько уменьшилась, что фонари горели весь день, но от этого ничего не менялось. Фонари казались бледными кругами слабого света в плотных серых испарениях, скрывавших от глаза все.
Элиссанда, конечно, получила какое-то удовольствие от пребывания на берегу: запах моря, свежий и соленый, шум волн, разбивающихся о невидимые в тумане скалы, — все это было новым и удивительно приятным.
Она решила задержаться на ночь. Если туман рассеется, у нее хватит времени увидеть скалы и вернуться в Пирс-Хаус — она училась не думать о нем как о своем доме — до возвращения мамы и мужа.
А потом ей придется сказать все матери и попрощаться со своим коротким замужеством.
* * *
Когда Вир заметил в комнате жены упакованные чемоданы, у него защемило сердце.
Они с миссис Дуглас возвратились в Лондон во второй половине дня. Вопрос о том, чтобы тащить утомленную женщину в поезд, даже не ставился. Вир устроил ее и миссис Грин в «Савой», а сам поспешил домой. Теперь, поговорив с Фредди, он хотел очень многое сказать жене. Он должен был объяснить ей, что был непроходимым тупицей, но теперь поумнел, что он ужасно скучал без нее и хочет начать жизнь с ней с чистого листа.
Маркиз распахнул шкаф — пусто, заглянул в комод — все ящики пусты. На туалетном столике лежит одинокая расческа. А потом он увидел то, что нанесло ему удар в солнечное сплетение посильнее, чем это сделал Фредди. На ее кровати лежала книга «Как женщины могут заработать себе на жизнь».
Вир слетел по лестнице и поймал за рукав миссис Дилвин.
— Где леди Вир?
Он не смог скрыть тревоги, его голос был громким и грубым.
Миссис Дилвин удивила необоснованная резкость.
— Леди Вир отправилась на Хангман-Клиффс, сэр.
Маркиз попытался переварить эту информацию, но тщетно.
— Зачем?
— Вчера она увидела открытку у вас в кабинете, и ей очень понравился вид. А поскольку вас и миссис Дуглас ожидали только завтра, она решила, что успеет вернуться.
Было время обеда.
— Разве она не должна была уже приехать?
— Час назад она телеграфировала, что останется на ночь. Сегодня побережье закрыто туманом, и она ничего не увидела. Она надеется, что завтра погода будет лучше.
— Хангман-Клиффс... Значит, она отправилась в Илфракомб, — сказал он скорее себе, чем миссис Дилвин.
—Да, сэр.
Но маркиз уже выбежал из дома.
* * *
Солнце жгло глаза. Небо было таким ярким, что казалось почти белым. Элиссанда была обезвожена, кожа была тонкой, как бумага, в горле пересохло.
Она попыталась шевельнуться, но запястья кровоточили. Она уже давно и безуспешно старалась освободиться от цепей, закрепленных где-то в глубине горы.
Пронзительный крик орла заставил ее снова забиться. Было больно и страшно. Орел стал снижаться, его темные крылья накрыли ее тенью. Он бросился вниз, и острый, словно кинжал, клюв вонзился в ее тело...
— Проснись, Элиссанда, — сказал мужской голос. Голос властный и в то же время
