По предварительной калькуляции, исходя из базарной (ныне рыночной) стоимости, подушка из утиного пуха тянула на о-го-го, а перина — аж на о-го-го в квадрате! Утиная охота, таким образом, выводила нас на светлый путь сытой жизни. И я стал жить и работать в подполье, то есть на чердаке, делая свой первый бизнес на крови. Сначала приванивало, потом привык — деньги не пахнут! Но сказку убивают былью.
Пока я без респиратора выполнял ответственное и секретное от руководства колхоза задание, объевшиеся утятиной коллеги стали обращать свои сытые взоры на гусиное стадо повышенной калорийности управляющего отделением — местного латифундиста по этнообразующему имени — Иван Иваныч Иванов! Он был невероятно толст и свежепьян, мы были худы и чаще трезвы, поэтому такой Иван- царевич, конечно же, был нашим классовым врагом!
Гусей его никто не пас. Во-первых, туземцы были в курсе их презумпции. А во-вторых, вожак стада, осознавший свою номенклатурную принадлежность, шипел, а потом больно щипал даже бездомных собак, гармонично дополнявших облезлое местное население.
Мясистого вожака повязали наши отчаянные герои. Взяли тихо, скрутив его гордую башку в обеденное время, когда колхозники в едином порыве были пьяны вусмерть. Праздник освобождения от труда имени Веры Засулич был назначен на следующую вальпургиеву ночь после покушения. Для этого в близпьющий город, названный в честь первого справедливо казненного эсера Пугачева, был отправлен десант во главе с коллегой разбойного вида Бобом Избалыковым, который производил впечатление вооруженного холодным оружием даже в бане. Свое природное злодейство Избалыков доказал в первые голодные дни.
В поисках пищи они с коллегой Скибиным подрядились в качестве «дипломированных ветеринаров» делать на колхозной ферме прививки телятям от моровой сибирской язвы. Первопричиной этой гуманитарной миссии было молоко отчужденных от деток коров, которое в виде обрата два бойца получали по бартеру. Огромный шприц дрожал в руке медбрата, когда баран Скибин не удержал теленка. С тех пор до самой смерти талантливый инженер и всеобщий любимец Сережа Скибин никогда не болел этой страшной болезнью.
К вечеру ходоки в обмен на пух и перья обеспечили тылы неподъемным фанерным чемоданом перцовки — крепкого алкогольного напитка, дешевле которого райпотребсоюз не продавал.
На маевку выезжали затемно, арендовав, не спросясь, припаркованную к яслям облезлую полуторку, которая заводилась железным крючком вне системы зажигания. Протарахтели в ночи по бездорожью к первому водоему, встали на заслуженный отдых и разожгли пионерский костер как для освещения, так и для приготовления ритуального блюда.
Покойного расчленили на мелкие части, бросили их в зачерпнутое из болотца, коим оказался водоем, ведро водицы и приступили к трапезе. Выпив полчемодана перцовки, начали закусывать содержимым ведерка. Варево оказалось с сюрпризом: каждый третий окорочок был не гусячьим, а лягушачьим, не сразу опознанным неискушенными во французской кухне гурманами. Не в меру брезгливым, до тошноты, девицам в качестве антидота была предложена все та же перцовка, известная в народе как универсальное средство от кашля, сглаза и поноса.
С песнями про яростный стройотряд мы под утро вернулись на место дислокации. Там нас уже ждал страдающий и жаждущий мести хозяин обезвожденного гусиного стада — латифундист Иванов в компании с участковым милиционером, в нетрезвом, как всегда, виде вершившим сельское правосудие. Сначала для протокола нас пересчитали по бумажке.
Оказалось, что не только двойной, но и тройной пересчет давал в результате одного лишнего! А им был внесписочный я! Принимать решение во вражеском окружении было под силу лишь опытным бойцам. Отслужившие в армии ветераны-сокурсники загородили амбразуру своими телами и выпустили меня огородами в чисто поле, из которого открывался безальтернативный путь — на вокзал.
Стою, оплеванный, в заплеванном вагоне и вдруг вижу: загружают в поезд синего комбайнера Ципоруху, моего коллегу по одноименным курсам! В одной руке бутылка, в другой свежевыстроганный самопальный костыль. Что такое?
Интервью было кратким. Местный шофер, на автопилоте доставлявший героев-комбайнеров на ежедневные деревенские посиделки, в пыли и сумерках залетел в такую колдобину, что еле стоявший в кузове боец стройотряда вылетел из кабриолета на двадцать метров вбок; при этом он умственно не пострадал, но на глазах уцелевших коллег посинел до неузнаваемости. Пьяный местный фельдшер мог диагностировать только радужный переход спектра носа и выписал сизому чуду-юду направление в областную больницу на рентген кожи для научного объяснения феномена. Куда и следовал с неразлучной бутылкой мой попутчик.
Вот как чудно и счастливо для двух уродов, духовного и физического, закончилась их бескорыстная комсомольская трудоэпопея:
КЛАССОВЫЙ НЮХ
Мои представления об итогах Великой Отечественной войны уже в юности несколько отличались от официальных. Связано это было и с началом разоблачительных шестидесятых, и с прочтением новой военной прозы, но главное, с хулиганской вольницей студентов одного из старейших российских университетов, на военной кафедре которого они, то есть мы, проводили лучшие дни нашей жизни.
Эта кафедра, якобы с отрывом от действительной службы, «готовила» офицеров, военная специальность которых на бумаге совпадала с гражданской на факультете. Занятия на военной кафедре шли раз в неделю полный учебный день, и этот «день победы» мы ожидали как могли!
Если официальные дни смеха проходили на первое апреля, то у нас, как вы уже догадались, они
