Плохой сон наяву оказался хорошим налетом на одинокий домик лесника стаи пьяных недорослей из неблизлежащей деревеньки. Их первой и последней жертвой был вышедший пописать киногерой. Как малолетки умудрились разбить нос двухметровому верзиле, мне в ум не приходило — то ли Сашка ссал по- бабьи, на корточках, то ли из деликатности преуменьшил вид нужды.
Но факт оставался фактом. Было ясно, что все школьные каникулы привычно халтурить Дедом Морозом жрец Мельпомены облегченно сможет без наклеенного красного носа, но как минимум в противосолнечных очках. Что и случилось, к восторгу детишек. Саня-Клаус отчаянно пытался прикрыться версией, что в сказочной Лапландии снег такой белизны, что слепит глаза, но синяки, точнее — черняки, предательски вылезали наружу из-под любого оптического прикрытия.
Настоящие Алеша Попович и Добрыня Никитич — Дядя-Вадя и Ёся — выбежали на крик потерпевшего Ильи Муромца и быстро навели порядок: Ёся наотмашь бил микул селяниновичей здоровенной кочергой, Дядя-Вадя — саженной елочкой, которую он выдернул из сугроба и использовал как палицу, Саня вслепую охаживал обидчиков хозяйскими валенками, подшитыми, как на заказ, автомобильными покрышками. Во мне, громогласном трубадуре из чуждого фольклора, богатыри коренной национальности численно не нуждались.
Тут же был проведен военный совет в Простофилях и принято кутузовское решение об отступлении, так как сильно побитые парубки, убегая, грозились поднять против городских всю деревню. Торопиться было не надо. Достойный сын отца-военачальника Дядя-Вадя не к месту трезво подсчитал, что до ближайшего села верст шесть, и два часа у нас есть в запасе. Отступление было организовано в полном соответствии с наличествующей материальной частью. «Москвич» загружался маркитантками с питьем и соленьями и через каждые два километра, высадив женщин, возвращался за арьергардом из двух битых, Ёси и Саши, и одного небитого — меня.
Пока нас высаживали на перегонах, мы не стояли в снежном безмолвии, а бодро, под стопарик, шагали вдогонку любимым, горланя первомайский «Марш энтузиастов»:
Добравшись до большака, без Дяди-Вади, потно примерзшего сверху к рулю, а снизу к сиденью, мы хлопнули по последней и хором спели вместе с девчатами, разгоряченными чудесным избавлением от сельских соотечественников, Главную Песню о Главном:
СМЕРТЬ ВИЗИТ-МУХТАРА
Меня любили люди и звери за то, что даже в предельно пьяном виде я не был агрессивен — не лаял и не лаялся, хотя и был способен на не поддающиеся объяснениям действия. Например, мог обнять врага и сказать ему такое, что он начинал чувствовать себя другом.
Профессор Лева Кац вместе с двоюродным братом, тоже Левой Кацем, волоча меня под мышки с совместной пьянки, выпытывали у меня секреты наглости для последующего специспользования:
— Нет, Вовка, не советский ты человек (подразумевая, что антисоветский), и какой же чуждой идеологии ты придерживаешься (подразумевая — служишь)?
Обнимая широкие зады Левы и его брата, тоже Левы, случайно разоблаченных капитанов КГБ запаса, которых обычно я весело приветствовал чуть измененным эпиграфом к роману Каверина «Два капитана»: «Бороться и искать, найти и перепрятать!» — я чистосердечно давал показания местным пинкертонам в штатском:
— Великому учению Дао, Львы сыска!
— И в чем же его суть? — допытывался более образованный апологет единственно верного для братков учения.
— По Чжуан-цзы — завершение, при котором неведомо, почему так, называется Дао. Его никто не создал, но всё происходит от него, чтобы потом, совершив кругооборот, снова в него вернуться. В основе Великого Учения — примерно дюжина простых заповедей.
— И какая же первая?
— Первая и основополагающая крайне проста: «Не упорствуй».
— А вторая?
— Левы! Вторую я уже не читал — все сказано в первой!
Бойцы невидимого только для умалишенных фронта нежно обняли меня, так и не выполнив важное
