ОХРАНИТЕЛЬ (Хроники графства Артуа времен Великой Чумы)

королевского сенешальства, до «Kataskopia», византийской разведки, о которой ходит немало устрашающих легенд!) или, что вполне возможно, выполняет деликатные поручения уважаемых купцов Ганзы, сопряженные с не меньшим риском. — Обещаю.

— Слово?

— Повторяю: слово дворянина. — Рауль начал обижаться всерьёз. Дважды попросить потомка древнего и уважаемого рода Вермандуа о клятве — это почти оскорбление!

Но если у мессира Жана есть свои, особые соображения?..

Впрочем, размышлять о занятиях шевалье де Партене ныне бессмысленно. Далеко на второй план отошли даже неожиданные и пугающие открытия, сделанные братом Михаилом Овернским и следователями Трибунала. Все мысли Рауля, на которого накатила вторая, еще более парализующая волна страха, были сосредоточены на одном: чума. Чудовищная зараза, проникшая в его дом, в его город, в его Универсум. Чума, разрушающая такой привычный и уютный мир...

— Да не смущается ваше сердце и да не устрашается, — вполголоса процитировала Жанин Фаст четырнадцатую главу Евангелия от Иоанна. Не иначе у клариссинок нахваталась книжной мудрости. — Сударь, а я ему верю...

— Кому? — поднял взгляд Рауль, через силу пытаясь обороть пожиравший его ужас перед грядущим . — Барону де Фременкур? И вообще, ты зачем удрала из монастыря?

— Дороги, ваш милость... Дороги. Пожалуйста, протяните руку.

— Зачем? — чуть отстранился мэтр. — Опять твои ведьминские причуды?

Тем не менее Рауль преодолел опасения и осторожно подал Жанин ладонь. Вроде бы никакой магии нет, амулеты молчат, собственное чутье опасности не предвещает.

Пальцы словно бы пронзили тысячи мелких иголочек — так бывает, когда гладишь кусочком янтаря по шкурке горностая или норки. Сияние свечей померкло, замещаясь нежно-голубым лунным светом. Исчезла уксусная вонь.

Как она это делает? Жанин? Как ухитряется беспрепятственно преодолевать границу между библейскими видимым и невидимым, что было доступно лишь апостолам, немногим святым наподобие Франциска из Ассизи и уж вовсе исчезающему числу великих магов — от царя Соломона и жившего почти тысячу лет назад неоплатоника Ямвлиха Сирийского до Маймонида и Авраама бен Самуэля Абулафии — считай, современников?

И ведь способности Жанин — никакая не гоэция, не магическая традиция Великих Гримуаров, и совершенно точно не святость, даруемая Небесами! У нее это получается само собой, естественно!

«Жанин хочет мне что-то показать! Но что именно? Пока я сам не захочу, ничего не увижу, невидимое останется невидимым!..»

Ведьма, снова преобразившаяся в Повелительницу Ночи в лунной короне, не двинулась с места. Мэтр, привыкая к новой ипостаси своей плоти и миру-за-гранью, прошелся по комнате — материя, как и прошлый раз, вроде бы прежняя, но одновременно совсем иная. Словами не передать, наверное так ощущают себя ангелы, обладающие лишь астральным телом...

— Veni et vide[30], — проронила Жанин указав взглядом на дверь. — Иди и смотри.

Выбрался на крыльцо. Кажется, еще не отзвонили час повечерия, солнце не зашло, но мир измененный оставался блеклым, лишенным ярких красок — кругом оттенки серо-дымчатого, синего, пепельного. Проходящие по Иерусалимской люди более похожи на тени.

Размеренный цокот копыт. Вниз по улице, направляясь к кафедралу, движется всадник на коне невиданной масти, описать которую можно разве что очень емким и труднопереводимым греческим словом «khloros», одновременно подразумевающим бесцветность и «неживые» оттенки — зеленоватый, изжелта- зеленый, мертвенно-бледный.

Лицо наездника скрыто капюшоном, темный плащ падает на круп коня. Натянул поводья, приостановился. Вытянул необычно длинную руку, слегка коснувшись плеча человека в одежде зажиточного горожанина. Тот, не обратив малейшего внимания на всадника, отправился дальше.

Рауль начал осознавать. Машинально сделал шаг назад, упершись спиной в дверной косяк.

Это даже не Моровая Дева. Это куда как пострашнее призрака в виде женщины с мертвым младенцем на руках.

Всадник подъехал к крыльцу дома мадам Верене, поднял голову, повернулся в сторону Рауля. Под капюшоном угадывались контуры черепа с черными провалами незрячих глазниц, но было совершенно и безусловно понятно: оно (он? она?) внимательно рассматривает мэтра. Сейчас Смерть мимолетным касанием решит судьбу замершего перед ней человека и...

И ничего не произошло. Всадник Четвертой печати тронул бледного коня шпорами и двинулся дальше. В голове Рауля низким колоколом прозвучали пришедшие ниоткуда тяжелые словеса:

«Не ты и не теперь... Запомни: четверо, не пятеро... Только четверо, как и Сказано... Не пятеро...»

Мэтра неожиданно вышвырнуло из сизой полумглы невидимого в реальный мир, мгновенно наполнившийся звуками, красками и запахами. Черепица крыш из серой стала ярко- кирпичной, стена противоположного дома — золотистой, ставенки расцветились незамысловатым цветочным узором. Ветер приносит дымок очага и аромат жарящейся где-то по соседству рыбы.

Жуткое видение бесследно исчезло.

— Боже, — охнул Рауль. Вздрогнул, обнаружив стоящую рядом ведьму Жанин. Она, разумеется, и вытащила мессира Ознара из-за грани. — Я не... Кто это был?

— Четвертый из четверых, — сказала девица Фаст. — Помнишь? Конь белый, конь рыжий, конь вороной, конь бледный. Зло, Война, Голод и Смерть. Четверо, но не пятеро.

— Постой, постой, — мэтра постигло озарение. Рауль вдруг осмыслил, что именно ему показали. И что сказали. — Это был... Была Смерть, верно, да?

Жанин кивнула.

— Четверо, как у апостола Иоанна, — скороговоркой тараторил Рауль, стараясь не потерять мысль. — Канон, догматический фундамент, что связано на Земле, связано и на Небесах, так? А кто пятый о котором сказала Смерть? Пятый? Пятая печать Апокалипсиса, убиенные за слово Божие? Нет, не подходит! Всадник четко произнес «нас четверо»!.. Святые угодники — я же видел пятого собственными глазами! Пурпурный король! Чудовище, спущенное с цепи!

— Видите, сударь, и неграмотная деревенская знахарка может на что-то сгодиться, — ровным тоном ответила Жанин и молча ушла в дом.

* * *

Вернувшись ко второй половине дня в родной Леклюз, Кловис по прозвищу «Бычок» чувствовал себя как и всегда преотлично — он отроду был сильным человеком, к которому не прилипала никакая хворь. Привез гостинцы из города. Пикардийских медовых петушков младшим детям, отрез тонкого зеленого сукна жене на платье к долгожданной Пасхе, для нужд хозяйственных прикупил у городского кузнеца новый сошник плуга.

О господине де Партене Кловис и думать забыл.

После ужина девятилетняя дочь Кловиса Анна-Франсуаза пожаловалась на тошноту — надо думать, покушала лишнего. Сыновья Амабль, Люка и Виржин с наступлением сумерек внезапно слегли с жаром, хотя еще днем были совершенно здоровы.

— Пойди-ка к травнице Сигелинде, — Кловис, вздохнув, вынул из пояса подаренный мадам Верене денье турнуа и передал жене. — Заплати. Лихорадки только не доставало — через месяц сеять, болеть не дoлжно. Пойди, пойди, Сигелинда свое дело знает.

Верно: деревенская травница была на все руки мастерица: роды примет, от ломоты в спине избавит, паршу травяными примочками за считанные дни выведет. Еще ее бабка и прабабка в Леклюзе целительством занимались, и все предки по женской линии начиная со времен славного короля Дагобера...

* * *

...Полторы недели спустя из семьи в тринадцать человек в живых остались только сам Кловис Бычок и его четвертый сын, Ноэль-Медерик. Всего в Леклюзе выжили девятеро из шестидесяти семи