семейные узы побудили Любимова и подать заявление о предоставлении ему венгерского гражданства…»
Эта информация почти не вызвала никакой реакции у столичного театрального бомонда, который уже привык к тому, что Любимов живет как перекати-поле. Только режиссер Иосиф Хейфиц, который аккурат в эти же самые дни принял решение прервать свои рабочие отношения с «Таганкой», длившиеся больше года, сказал: «Это не в русской традиции руководить театром из-за океана по телефону…»
В начале ноября по ТВ была показана передача о Филатове, где он с ностальгией вспоминал свою молодость, а нынешнее время назвал чуть ли не никчемным. Смотревший эту передачу В. Золотухин немедленно записал в дневник свои впечатления об увиденном:
«Он ностальгирует невольно о том, когда ему было хорошо и, казалось, кругом все не так плохо – собирались стадионы, платились большие деньги, на столе – горы черной икры… писалось, снималось, кинофестивалилось… И, казалось, так будет продолжаться еще долго, потому что молод, талантлив и есть спрос… И вдруг болезнь. И все в сегодняшнем дне – плохо, и вся неразбериха, хаос – все виновато в том, что ничего хорошего, светлого, малюсенького просвета, надежды, потому что это все живет уже без тебя. А значит, это никому не нужно…»
Позволю себе не согласиться с выводами Золотухина. Если мы вспомним те интервью начала 90-х, которые давал Филатов различным печатным изданиям (эти интервью в этой книге имеются), то нельзя не заметить, что он уже тогда очень много говорил о той неблагополучной ситуации, которая складывалась в стране при новой «демократической» власти. А ведь Филатов тогда был еще здоров. Так что отнюдь не болезнь была виновата в столь пессимистических настроениях Филатова, а элементарная совестливость. Но Золотухин этого упорно не замечает. Он вообще, судя по его дневникам, полон оптимизма и радости в связи с тем, что творится вокруг. А ведь творится-то ужасное. Вот он пишет в своем дневнике от 28 сентября о том, что в Театре Российской Армии актер Алексей Кузнецов прямо во время генерального прогона спектакля покончил с собой – выпрыгнул с 8-го этажа с балкона прямо в театральном костюме. Как пишет Золотухин: «Что-то с долларами…» Смысла этой фразы он не раскрывает, но можно догадаться, что самоубийца попал в какую-то тяжелую историю с долларами (то ли потерял большую сумму из-за инфляции, то ли задолжал ее). И вот результат: артиста не стало. Ни капли жалости к коллеге Золотухин не выказывает, а только констатирует: «Но премьера „На бойком месте“ все равно состоялась вчера». Зато коммунистов Золотухин поносит на чем свет стоит: «Государству наши уродства я простить не могу. Я буду мстить ему. Я буду проклинать большевиков и отцов их, марксистов-коммунистов-социалистов и прочих гадов, болтающих о равенстве, братстве и пр. О, как страшен их дух!..»
Вот тебе раз! Актер Кузнецов покончил с собой уже через три года после того как пал Советский Союз и у власти уже не коммунисты, а демократы. Они разорили миллионы россиян (в том числе и актеров), распродали родину по дешевке кому только возможно, породили в стране бандитский беспредел, масштабы которого никаким большевикам не снились, и все это Золотухину, значит, нравится. Он обожает Егора Гайдара, преклоняется перед Ельциным, оправдывая даже его неуемную страсть к Бахусу («В который раз я слышу за один час слова „опухший президент“, я и сам это отметил про себя… но мало ли, даже если выпил и проспался… Ну и что?..»). Вот это «ну и что?» многое раскрывает в характере Золотухина. Ему просто наплевать на бесчинства олигархов, на пьянство президента, на бандитский беспредел, на обнищание народа, на то, что его родина стала сырьевым придатком, чуть ли не колонией. Золотухину до этого дела нет, поскольку эта воровская власть ему самому жить дает, а что до других россиян, то ему их судьба до лампочки. Он живет по принципу: «Моя хата с краю». В своем дневнике он хвалится:
«Я сегодня открыл валютный счет, и у меня жена не считает, когда покупает отборную еду. А сын носит дорогие куртки, сегодня мою надел, любимовскую, – и хоть бы хны. Как же люди живут, как они сводят концы с концами, а если выпить, купить заразе цветы или повести ее в ресторан – об этом и не моги думать. А я подумываю о замене машины. Но я свои афиши таскаю, я своим горлом звуки издаю пока, я свои книжки продаю. Нет, мне есть за что уважать себя!..»
Выходит, себя Золотухин уважает, а Филатова честит за то, что тот в каждом своем интервью уличает российские власти в государственном бандитизме. Ведь по Золотухину бандиты не они, а треклятые коммунисты. Самое интересное, что именно при коммунистах Золотухин и стал всенародно любимым артистом. Не вопреки, а именно благодаря советской власти он, беспортошный паренек из глухой алтайской деревни, приехавший в Москву практически без копейки денег, был принят в театральное училище. Там ему выделили комнату в общежитии, он бесплатно учился четыре года, после чего был определен не в глубинку, а принят в столичную «Таганку». Смог бы сделать то же самое Золотухин, если бы у власти в ту пору находились господа олигархи, которые превратили страну в одно большое казино: есть деньги – заходи, нет – иди побирайся? Однозначно нет. Назовите мне, Валерий Сергеевич, хотя бы одного молодого артиста театра или кино, кто вот так же, как вы, приехал в Москву из тьмутаракани в годы правления господина Ельцина и сделал себе такую же головокружительную карьеру, наподобие вашей? Где эти «звезды» уровня Смоктуновского, Высоцкого, Пугачевой, Харламова, да и вас самого? Или в их отсутствии опять коммунисты виноваты?
10декабря в театре «Содружество актеров Таганки» сыграли новую премьеру: спектакль по М. Салтыкову-Щедрину «Белые столбы». О том, почему у него возникла идея этой постановки, вспоминает Н. Губенко:
«Я „набрел“ на эту вещь еще в 1987 году, и она показалась мне чрезвычайно интересной и актуальной. В ней немало любопытного с точки зрения истории, исследования русского, характерного для российской власти идиотизма и абсолютного соблюдения закона „исторической спирали“, когда все возвращается на круги своя. Речь в пьесе идет о пореформенной России 1861 года. Удивительно, как много в ней обнаруживается аналогий с сегодняшним днем. Пьеса в какой-то степени позволяет задуматься над тем, что мы опять, в который уже раз, идем по неоднократно пройденному русской историей пути, совершая все те же ошибки, что делали на протяжении веков наши предки…
Наш спектакль – это довольно жесткий разговор со зрителем о России, о том, что же ей мешает на протяжении стольких лет. Но я верю, что можно подняться с колен, и не в последнюю очередь благодаря самоиронии, с которой Салтыков-Щедрин писал о своем народе, притом что в его произведениях всегда присутствует искренняя боль…»
Эта постановка вызвала у зрителей не меньший интерес, чем «Чайка». Во всяком случае на фоне того, что в то же время происходило у любимовцев, на Старой сцене – а туда зритель не шел и билеты приходилось распространять среди солдат срочной службы, например, в дивизии имени Дзержинского, – это было несомненным успехом.
А Филатов по-прежнему болеет. В начале февраля 1995 года его снова положили в больницу, где опять никак не могли поставить точный диагноз. А тут еще у Шацкой после второго инсульта при смерти оказалась и мама. И ей пришлось буквально разрываться между двумя клиниками. Короче, безрадостным было это время для нашего героя. Настолько, что его родные обратились за помощью к церкви – пригласили к Филатову старца, архимандрита Кирилла. И тот сказал актеру, что вылечиться он сможет только в одном случае: если свое сердце Богу отдаст и полностью уйдет в церковь. «В монахи уйти, что ли?» – спросила Шацкая. «Не в монахи, но все оставить, а сердце и любовь отдать Богу». Однако Филатов так и не найдет в себе силы последовать этому совету.
А страна тем временем продолжает идти по пути «демократических» реформ. Эти реформы не щадят никого: ни простых людей, ни самих реформаторов. 1 марта в подъезде собственного дома был убит наемными киллерами популярный телеведущий Владислав Листьев. Ельцинская революция пожирала своих детей.
Однако Филатову в те дни было ни до кого – он сам находился на грани между жизнью и смертью, поскольку врачи никак не могли поставить ему верный диагноз.
Вспоминает Н. Шацкая: «Почти каждый день такой пик давления!.. Я его держала на руках, мы оба на полу, и оба молились. Вызывали „неотложку“, он уже задыхался… Я ставила будильник, на два часа, на четыре, на шесть, чтоб, не дай Бог, не пропустить, когда зашкалит. И так многие месяцы… Врачи никак не могли поставить диагноз. Лечили не причину, а следствие. В скольких больницах искали лекарства, чтобы хоть чуть-чуть снизить давление… А Леня вел себя по-разному. Когда был на грани… когда ему казалось, вот-вот, и он переступит черту… глаза были такие, как будто он ничего не видел… Но я верила в лучшее. Почему-то внутри я чувствовала, будто мой организм – это его организм, будто я могу влезть внутрь его и у
