К осени Филатов уже вновь числился в штате родной «Таганки», хотя его возвращение туда не все коллеги встретили с радостью. Были и такие, кто не мог простить ему (а также Смехову и Шаповалову) ухода и даже того выступления на капустнике, где они прошлись по Эфросу. Но эти недовольные голоса тонули в хоре восторженных, поскольку атмосфера в труппе была эйфорическая – все радовались приходу в театр нового руководителя (Николая Губенко) и продолжали жить в предвкушении скорого возвращения Юрия Любимова, хотя после его поддержки «Интернационала сопротивления» с его приездом на родину возникли определенные трудности. Но таганковцы верили, что самое страшное уже позади.
17 октября Филатова ввели в худсовет «Таганки», что свидетельствовало о том, что его прежние позиции в этом театре остались незыблемыми. Он играет сразу в шести спектаклях, а кроме этого еще ездит на «Мосфильм», где заканчивает работу над фильмом «Шаг» (там идет озвучание).
Тем временем в театральном мире многие не могут простить Филатову смерти Эфроса. Валерий Золотухин в своем дневнике от 21 октября записывает следующие строки:
«С Наташей (Н. Крымова – вдова А. Эфроса. – Ф.Р.) мы поговорили. Такое ощущение, что она успокоилась и не надо мне будет шибко суетиться разоблачать преступников без конца. Они наказаны.
– Филатов говорит, что они зря полезли с этим «Современником», что это история некрасивая и пр.
– Кому это он говорит?
– Людям…
– А мне он говорит другое – что-де там особенного. Не сориентировались. Это они не смоют никогда. Их спасти может публичное покаяние, как Раскольникова на площади, но ведь они этого не сделают никогда. Потому что – трусы…»
Как показала действительность, Золотухин ошибся: Филатов нашел в себе смелость покаяться публично, пусть не на площади, но со страниц печатных изданий. Чего нельзя сказать об остальных его коллегах. После чего преданная Эфросу Ольга Яковлева написала следующее:
«Скажу о Леониде Филатове, который уже трижды обозначил, что его болезнь – это расплата за то, как он поступил с Эфросом. Когда-то давно, услышав об этом, я написала ему письмо. Но так и не отослала. Я писала: „Леня, не кори себя. Потому что если тебя простил при жизни Анатолий Васильевич, то людям ты уже не подсуден“. (Яковлева имеет в виду тот эпизод, о котором речь уже шла выше: когда Филатов пришел на премьеру „Мизантропа“ в „Таганку“, боялся показаться на глаза Эфросу, но тот сам подошел к нему и сказал, что не держит на него зла. – Ф.Р.)
Даже будучи прощенным, Леонид не может сам себе этого простить. И то, что ему кажется, будто его болезнь – это расплата за его отношение к Анатолию Васильевичу, что это связано с прошлым, – это уже Ленина совесть. Что делает ему честь. И конечно, хочется его успокоить и пожелать ему всяческого здоровья. Но вот рука не поднималась отправить ему это письмо…»
Однако сам Филатов с болью реагирует на сложившуюся вокруг него ситуацию и даже выплескивает эти чувства на бумагу. Так на свет рождается стихотворение «Анонимщикам».
Тем временем в ноябре на экраны страны вышел фильм Эльдара Рязанова «Забытая мелодия для флейты», где Филатов играл главную роль – влиятельного чиновника от культуры Леонида Семеновича Филимонова. Поскольку фильм исследовал весьма актуальную тему – изобличал касту бюрократов, – внимание прессы к нему было приковано пристальное: о нем написали практически все центральные издания, начиная от «Правды» и заканчивая «Советской культурой». Причем рецензии были разные: как положительные, так и критические. Поскольку публикаций об этом фильме было много, позволю себе привести только одну из них, итоговую, где были суммированы если не все, то многие из прозвучавших мнений. Написал ее Виктор Матизен в журнале «Советский экран». Вот лишь несколько отрывков из нее:
«Важнейшим фактором, определяющим восприятие и оценку картины, оказалось „расстояние“ от зрителя до героев и ситуаций фильма. „Фильм не о плохом чиновнике, а о каждом из нас“, – пишет Ю. Гладильщиков („Литературная Россия“, 18 декабря 1987 года). Психологически это – «крупный план», тесная близость к положению, в котором находится герой фильма. «Любовная драма, переживаемая героем, его неспособность отказаться от привычной системы ценностей есть часть более общей драмы… определенного слоя людей», – считает Т. Хлоплянкина («Литературная газета», 18 ноября 1987 года), уже не причисляя к этому «определенному слою» ни себя, ни «нас», но еще признавая социальную значимость конфликта. Это – «средний план». И наконец, весьма удаленную точку зрения выбирает А. Плахов, утверждающий, будто «вся мелодия» рязановской ленты укладывается в одну из строк «Ювенильного моря» А. Платонова и не требует «ни широковещательных античиновничьих деклараций, ни двухсерийного метража» («Литературная газета», 25 ноября 1987 года). С измельчением плана уменьшается и оценка картины – от высокой у Ю. Гладильщикова до весьма скептической у А. Плахова.
Психологическая дистанция связана с отношением к главному герою фильма. Часть зрителей, в основном молодежь и критики младшего поколения, расценила Леонида Семеновича Филимонова как паразита в социальном смысле и ничтожество («подонок и ничтожество» – выражение Н. Агишевой) в смысле человеческом. Если встать на эту точку зрения, многое в картине может показаться неуместным: служебно-любовные конфликты ничтожества неинтересны, любовь Лиды выглядит «незаслуженной наградой», выданной авторами Филимонову, его видения – слишком богатыми для подобного человека, авторское отношение к герою – излишне сочувственным. Сквозь события проступает авторский произвол, перипетии видятся необоснованными и неправдоподобными (зритель А. Петров, к примеру, пишет, что «зятьки», подобные Леониду Семеновичу, неспособны и на миг поставить под удар свое положение).
Отсюда же, в сущности, идет и часто предъявлявшийся Э. Рязанову упрек в жанровой эклектике (наиболее оригинально его выразил зритель А. Примак, назвавший ленту «компотом из молока и соленых огурцов»)…
Можно, конечно, спросить: кто же такой Филимонов «на самом деле» и как «правильно» к нему отнестись? Но дело в том, что фильм ставит предел нашим познавательным устремлениям, ибо не сообщает практически ничего о предыстории персонажей и предоставляет лишь догадываться о том, что творится у них в голове. Достоинство это или недостаток картины? С одной стороны, недостаток (нехватка информации), с другой – достоинство (дает простор воображению). Нехватка информации – недостаток для тех, кто склонен логически выводить суждения из фильма, и достоинство – для тех, кто склонен вводить их в картину интуитивным путем, домысливать данное…
Весьма своеобразно восприняла картину та категория зрителей, которая оказалась далека от героя, но разделила гражданский пафос режиссера (в критике эту позицию наиболее ярко представил В. Кичин –
