почти заорал Попенко, изнемогая от желания, и Светка обнаружила, что педагог в высшей степени эрегирован, то есть, просто целиком, всем организмом в полном составе, всеми выступающими частями, что имелись в его активе. Она всё еще была напугана, но уже понимала, что это не игра, а она действительно должна ударить своего любимого дирижера и что тот на самом деле от неё этого удара ждет. Она размахнулась и ударила, Попенко застонал и покраснел лицом. — Еще, еще, госпожа моя, — выдавил он из перекошенного счастливой мукой рта, — сильно, очень сильно, пожалуйста, не жалей своего раба! — Светка била уже по-честному, она хлестала учителя до тех пор, пока не устала сама. Но тут он быстро распахнул глаза, словно опомнился, и затараторил: — Скорее раздевайся, скорее, пожалуйста, девочка, и освободи меня от этого, — он кивнул на ставшие тесными плавки.
Светка стащила блузку, юбку и всё остальное, и он показал ей глазами, что нужно делать. Но она уже и сама знала — что. Потом это называлось у них «наездница на рабе». Перепуг — перепугом, но оргазм их был общим и прошиб Светку до самого спинного мозга, как не бывает в жизни, думала она, а случается только в кино. Этот оргазм, совпавший по счастливому стечению обстоятельств со всей затеянной Попенко мутотнёй при помощи плетки и наручников, стал пропуском для Светки в зону взаимности и дирижерского доверия, и он же заставил её впоследствии быть терпимой и к другим ненужным, в общем-то, для её любви приколам с кожаной и металлической фигнёй, неизменно затеваемым Попенко, которого она продолжала любить, несмотря на странную прихоть быть обиженным ею.
Посоветоваться, однако, и обсудить сложившуюся ситуацию ей было совершенно не с кем — не с мамой же, которая и так порой смотрела на дочку подозрительным глазом, когда та припозднилась, добираясь с окраины до центра Москвы, где они жили. Так продолжалось в течение лет полутора или около того, когда до её пианистического выпуска оставалось совсем немного — месяц-другой. Именно в этот момент и нашелся некто по имени Гарик Шилклопер, вполне приличный с виду парень с мясистым носом и масляным взглядом, который объяснил Светке суть вещей, поведав разнообразную правду о садо- мазобизнесе, а в частности, о тех её потребителях, которые научились обустраивать собственное удовольствие, экономя на профессионалках. Советчик положил перед Светкой бумажку с расчетами, из которых следовало, что за весь этот полуторогодовой кусок бесплатного обслуживания органов своего тела дирижер Попенко сэкономил… Далее следовала цифра, в которую Светка поверить не могла, она была нереальна сама по себе, но кроме того, наличие такого подхода ставило под сомнение тянущуюся без перерыва любовь к этому человеку, если не обесценивала её заочно — слишком убедительными были доводы случайно подвернувшейся стороны.
…Попенко посмотрел на Светку мутными глазами, поскучнел разом, обмяк как-то весь и не стал отпираться, тем более, что набирал к этому моменту следующий ученический курс. Так она разом рассталась и с дирижером, и с незаконченным музыкальным училищем по игре на клавишном рояле.
Советчик оказался нормальным сутенером и толково сумел донести, что плюсов в получившемся расстройстве настроения значительно больше, чем минусов. Это, как он объяснил, к месту вспомнив писателя Киплинга, будто длинный нос у слона, который мешал ему до той поры, пока он не научился извлекать им пользу: есть, что высоко расположено, пить, что течет неудобно, да ещё одновременно наказывать обидчиков.
Светка поняла — к тому времени она изрядно поумнела, хотя и постоянно отвлекала собственное прозрение на производство «любови» с прибамбасами из натуральной кожи. Музыкальный талант её оказался не таким тягучим, как она с помощью дирижера себе представляла, и поэтому интерес к развернутой картине управляемых человеческих страстей, прорисованной сутером, перешиб прошлую страсть в такие же короткие сроки, какие понадобились им для оборудования гнезда «Госпожи Страсти» в специально снятой с этой целью квартире не на окраине. Гарик и тут проявил себя молодцом и порядочным человеком — не взял со Светки ни копейки за евростиль, хотя они были партнеры, а не просто кто кому и за что.
Светкин опыт тоже не оказался лишним, а с учетом иного уже против прежнего набора атрибутов страсти — всех цветов, фасонов, материалов, а также соответствующих новому статусу одежд с прорезями, вполне отвечал самым высоким претензиям неслабого во всех смыслах и капризного клиента.
Дело пошло в полном согласии с тем самым замахом, который они взяли. Светкина стать в сочетании с ушлостью сутера стали приносить бабки с первого дня. При этом Светка старалась, но удовлетворения ей это не приносило: и раньше она делала почти то же самое через силу, но для любимого человека, а для хуй знает кого — просто старалась производить высококачественный обман. Другое, однако, её занимало гораздо больше и по-настоящему, и это были натурально деньга, бабки: деревом ли, баксами — главное, чтобы много.
Три года она их честно добывала, истязая рыхлые клиентские телеса всех возрастов и умозаключений, втыкая в их согнутые спины металл своих острых шпилек, тщательно выстраивая суровый взгляд из-под эсэсовской фуражки и подгоняя нерешительных рассекающим воздух свистом неожиданно выдернутого из-за голенища хлыста бычьей кожи. Так она тыкала, хлестала, смотрела и даже прижигала, если случай был непростой; когда требовало дело, отдавалась, превозмогая отвращение не к процессу, а к тому, кому добавок этот наряду с основным извращением также был необходим, и откладывала получаемый результат на что-нибудь заграничное, улётное, чтобы можно было с легкостью решить для себя вопрос, где ей жить дальше насовсем: в Париже, Лондоне или Монреале — скопленная сумма начинала мысли такие «Госпоже Страсти» позволять.
Но получилось гораздо внезапней, чем она могла себе предположить. Гарик прибежал в середине дня, в короткий разрыв между двумя клиентами и заорал, что скорее, мол, скорее, Светочка, родная, скорее! Чего скорее — Светка так и не смогла просечь, потому что все скопленные ею на садо-мазо бабки понадобились Гарику сейчас же, вплоть до отказа очередному страдальцу-рабу и для этого надо было бросить все, лететь за бабками в место постоянного складирования, добрать остаток их дома и всё это срочно вручить компаньону по мечу и оралу, всё до последнего цента.
— Бегом! — орал на неё Гарик. — Не успеем втиснуть бабки в бизнес — пиздец, сейчас утроить можно, до вечера успеем провернуть и обратно, только не опоздай, я всё уже собрал, только твоих как раз не хватает! — Светка схватила тачку и, не снимая блядской кожи, ринулась увеличивать на халяву свое приличное состояние. Деньги привезти успела и вручила Гарику весь пакет, как лежал на складе. Гарик не стал считать, унесся, успел крикнуть только: — Никуда не уходи, я вечером вернусь, в крайнем случае — утром.
Ни вечером, ни утром, никогда в ее жизни больше Гарик никуда не вернулся, а через месяц Светка случайно узнала, что Шилклопер тем самым вечером навечно отбыл в государство Израиль, куда у него загодя был приготовлен билет в одну сторону, потому что, хотя он был родом из необразованной провинции, но продолжал оставаться верующим евреем, и место его было для жизни там, а не здесь, к чему он так долго и готовился с помощью пострадавшей Светки. Когда до неё дошло, что она банкрот, Светку вырвало и продолжало рвать до тех пор, пока она не поклялась на Гариковой крови никогда не заводить никакого партнерства, никогда никому из мужиков в этой жизни не доверять, всех евреев на круг ненавидеть и никогда не работать Госпожой, чтобы не видеть эти мерзкие рожи, которым, чтобы по- человечески кончить, нужно налюбоваться сначала, как бригада лилипутов со свастикой отсасывает в очередь у ангорского козла, обряженного в фуражку с кокардой и портупею, а затем быть отхлёстанным недоразмороженной отечественной курой с вытянутыми ногами, чтобы было за что держать. Потом она дополнительно прикинула и решила пойти в обычные нормальные проститутки, где без затей, ремней и сложного дележа.
По внешним данным мамка приняла её на раз, оценила в сотку, и Светка приступила к работе, держась от народа несколько в стороне. История собственного обмана и опыт плётки и голенища закалили её настолько, что силу Светкину другие девчонки не почувствовать не могли и невольно её сторонились. Допускала она до дружбы с собой лишь натуральных москвичек, по специальному отбору и паслась с ними белой костью чуть в стороне от основного собрания, но совсем по-свойски только к одной из них относилась, к худющей Косе. От других девчонок, когда слышала мягкое «гэ» или же когда улавливала признаки семитской, наружности на клиенте, брезгливо зажимала уши и сплёвывала об асфальт, за что и получила от девчонок кликуху Светка-Москва. Такие у Светки две были главные фобии. Из немосковских девчонок жаловала Светка-Москва только одну меня, в смысле, терпела общение, потому что я её спасла от Бог знает чего — никто не знает точно, от чего. Об этом и продолжаю рассказывать.
