лишь догадываясь, какие ассоциации стоят за этим всеобщим возбуждением.
Когда пение заканчивается, Бруталюк садится первым, за ним все остальные. Они начинают опасаться последствий. Ведь и тогда, когда «Марсельеза», эта волшебная музыка человеческой свободы, зазвучала впервые, думает господин Гликсман, все шло отнюдь не гладко — с кровью, с дурацкими военными походами. Не так уж и глупы, пожалуй, принципы Застолья с этими обильными столами и пустыми беседами.
Господин Гликсман довольно отчетливо представляет себе, как на следующий день четыре ангела, стараясь не испачкать белых крыльев, будут держать их (крылья) за спиной сомкнутыми плотно, как сжимают ноги женщины, сидящие на скамейке в парке, и приводить в порядок стол аннигилированных мертвых.
— Как нам не стыдно? — говорит неожиданно тихим голосом дама без бровей и с быстрым ртом. — Мало ему надрывают душу людские страдания «Там», еще и мы здесь уже после смерти прибавляем ему хлопот! Ни облачка не завалялось в хорошо освещенном небе, которое и отсюда — тоже небо. В него-то и смотрит сейчас господин Гликсман. Действительно, думает он, ведь многое ЕМУ и впрямь удалось. В самом деле, нужно быть к нему справедливей. Господин Гликсман обводит взглядом бывших людей. Они понимают намек, заключенный в этом взгляде, и теперь окончательно замолкают.
Ни в этот, ни на следующий день ничего не произошло. Наутро, словно в упрек за вчерашнее буйство, они, не участвуя в приготовлении, получили на завтрак пять сортов сыра, яичницу, тоненькие, свернувшиеся в стружку поджаренные ломтики мяса и салат из фруктов, где в яблочно-ананасовом соку плавали зеленые и черные виноградины, небольшие айсберги нарезанных с кожицей яблок, доли грейпфрута и немного ананасных кубиков. Оптимизм утра взял свое, и они принялись за еду.
10
Седая дама дезинфицирует воронку, поливая ее кипящей водой из чайника перед очередным кормлением Мяса. Затем протирает ее ваткой, смоченной в спирте. Она не красит волос, одета просто, но аккуратно и чисто. Предпринимая действия и высказывая мысли, выводящие из себя обычных людей, нужно следить, чтобы все остальное было безукоризненно нормально и не давало ни единой зацепки для придирок.
Змея и бритва. Кто побеждает страх перед ними, тот поднимается на другой уровень сознания. Полюбивший змею и бритву — уже не человек из плоти и крови, но нечто большее, в нем дух победил тело и его прихоти. Дух возносится над людьми, полный снисхождения к ним. К этой Блинде с ее эффектной внешностью, интеллектом и искусством обращать самцов человека в зеркала, в которых она может любоваться собой. К этому господину Гликсману, чья чувствительная проницательность направлена преимущественно внутрь самого себя. К этой даме без бровей и быстрым ртом, носящейся на метле своей плотской энергии. К этому быку в человеческом обличье — Бруталюку, озабоченному бесконечными попытками вырвать свое застрявшее эго из хлюпающей грязи чужой снисходительности. К этой парочке, матери с дочерью, голливудскому фрейдизму для широкой публики.
Седая дама, не позволяющая себе ни одного взгляда, ни одного жеста, ни одного выражения лица за рамками бесконечного терпения, кладет стерильную воронку на коричневое небьющееся блюдце, берет в руки расческу и причесывает ею короткие волосы Мяса, который замирает от удовольствия, затем щеточкой приводит в порядок его прекрасные усы над единственной (верхней), оставшейся после взрыва губой.
11
Мясо. Уцелевшей правой рукой он мог бы причесываться и сам, но в этом случае ему потребовалось бы зеркало, которого ему не дают. Заменой зеркала служит ему взгляд Блинды, которая с детства не привыкла утаивать чувства. Зачем, в самом деле, учиться утаивать чувства единственному ребенку, в котором не чают души мягкосердечный отец и энергичная мать? Однажды ей показалось, что Мясо подмигнул ей и весь залился краской, зарделся, когда она посмотрела на него в ответ длинным взглядом. Когда же она еще и засмеялась обманчиво-колокольчиковым смехом, Мясо даже закрыл глаза от смущения и удовольствия, и лицо его (то, что от этого лица осталось) зарделось по-юношески. Пока седая дама, положив руки на его плечи и делая вид, что не владеет языком взглядов, на котором Мясо обменивается сообщениями с Блиндой, задумавшись, смотрит в сад, где легкий ветерок колышет ветви яблонь, господин Гликсман наблюдает за седой дамой, пытаясь втиснуть ее в свою классификацию бывших людей или, может быть даже, открыть новый подраздел.
Мясо рад, что за этим столом не сидят убитые его взрывом. Никто из них не погиб в тот же день. Четверо детей свиньи и обезьяны умирали в течение недели, а пятый скончался через три месяца. Об этом он узнал из мягкого внушения, сделанного ему седой женщиной, трижды в день кормящей его через воронку. В свою очередь она добилась этих сведений непосредственно у Распорядителя Столов во время одной из личных аудиенций с ним. Когда она волнуется или задумывается (Мясо опознает это по легкой напряженности ее пальцев), она запросто может вставить воронку в дыхательное горло, и он в таком случае заранее отрезвляет ее коротким мычанием. Его мать и отец, которых он свято почитает, для него скорее символы отцовства и материнства. Интересно, горды ли они им? Втайне? На людях? Сам Распорядитель Столов, считает Мясо, определил его судьбу именно такой, какова она есть. Правота Распорядителя Столов — это и правота Мяса, это и гарантия, и оплот, и смысл его короткой земной жизни, его подвига. Взгляд уцелевших, но вечно слезящихся после взрыва глаз приобретает выражение гордости, когда он думает о том, что из всех восседающих за этим столом он один никогда не лежал на устраиваемых людьми для прощания подиумах, словно разбившаяся об оконное стекло птица на роскошном ложе из палых листьев — торжественно и нелепо. Его останки быстро убрали враги в резиновых перчатках. И из всех Пирующих за этим столом он один точно помнит миг своей смерти, потому что он выбрал его сам с благословения Распорядителя Столов. Распорядитель Столов дал ему в спутницы по Застолью эту седую женщину. Он не знает, девственница ли она, но она никогда не упоминала о муже или детях.
12
Мысли о Распорядителе Столов не оставляют Блинду. Сколько бы ни намекал или прямо ни говорил ей Гликсман об изъянах Творения, все же это он, отвечает господину Гликсману Блинда, он, Распорядитель Столов, установил Столы и Стулья, воздвиг лестницу, ведущую в его кабинет, снабдил ее перилами и мраморными ступенями, расчислил распорядок приема пищи, составляет графики экскурсий к другим столам.
Блинда равнодушна к слепой вере Мяса. О женщине без бровей и с быстрым ртом она думает, что та просто ринется, случись такая возможность, за Мессией, который наконец вознесет ее над ее неудачами.
О седой женщине Гликсман нашептал Блинде, что ее подвиг кормления Мяса имеет религиозное основание. Седые дамы, утверждает он, делятся на тех, кто следит за прической, и тех, кто не следит за ней, но в искренности нельзя отказать ни тем, ни другим. Разочаровавшись или утеряв традиционную веру, седые женщины основывают свою церковь, Церковь Седых Женщин. Они из тех, кто приносит гильотину на площадь, они и из казненных на ней, они из отрицающих право на Хиросиму и Нагасаки и из тех, кто защитит беспомощных аутистов на Нижнем Востоке. Доктор разнообразных классификаций, господин Гликсман пока сомневается, к какой разновидности Церкви Седой Женщины принадлежит их застольная седая дама — к жизнелюбивой, ограничивающейся проповедью и наставлением сытых, или к суровой, не знающей компромиссов. Ввязывалась ли седая женщина в опасные споры с энергичными молодыми
