уложил колоду на деревянные козлы своего детства, прикидывая, как поудобнее установить двуручную пилу в начальную позицию между наростами коры. Блинда, не пошевелившись на стуле, смотрела своими яркими глазами прямо в переносицу Известной Дамы. «Опять нарывается», — подумал господин Гликсман. Все остальные сопровождали глазами проход Известной Дамы с большим любопытством, ведь даже факт ее появления уже сам по себе был явным нарушением установленного протокола, согласно которому у столов никогда не появлялись посторонние мертвые (Садовый Гость не в счет, это явно был особый случай).
Известная Дама уселась на председательском месте, дважды качнувшись из стороны в сторону, чтобы притереться к креслу, и привычным жестом пододвинула к себе микрофон, в котором не было никакой необходимости, как ввиду малых размеров помещения, так и ввиду того, что микрофон явно не к чему было подключить. «Откуда он вообще здесь взялся?» — удивился господин Гликсман.
— Уважаемые господа Пирующие! — начала Известная Дама. — Хочу заверить вас в том, что в Застолье не предвидится никаких, или по крайней мере никаких существенных, изменений в распорядке дня, меню нашего замечательного стола и общей организации посмертного времяпрепровождения, несмотря на возможность появления противоречащих этому ничем не оправданных слухов. — Она взглянула мельком на господина Гликсмана. — Будет поддерживаться прежний идеальный порядок нашими чудесными ангелами, — кивок наверх и в сторону, в направлении лестницы, — будут добавлены некоторые новые соусы, за что предлагаю поблагодарить наших добрейших белоснежных опекунов. Более того, отныне будут регулярно проводиться конкурсы ангельского пения, в которых вам, Пирующим, будет предоставлена роль уважаемого жюри.
Этот наглый подкуп, как все наглые подкупы, произвел на Пирующих приятное впечатление. Известная Дама быстро похлопала пухлыми ладошками коротких рук, ожидая поддержки, которая и была ей оказана в полной мере дамой без бровей и с быстрым ртом и энергичным стуком по краю пластмассового таза, которым Мясо выказывал свое полное одобрение услышанному. И другие Пирующие тоже вежливо похлопали. На сей раз и Блинда приняла в этом посильное участие. Но когда Известная Дама, сидя, сложила на груди руки, а точнее, под грудью, в глазах Блинды обозначилась замкнутость, за которой господин Гликсман уже научился угадывать неприятие и раздражение. Блинду действительно раздражает женская манера скрещивать руки перед собой, при этом мять грудь и неизбежно придавать полушариям разную форму и устанавливать их на разной высоте. Еще хуже, думает она, — класть скрещенные руки на стол, а на них укладывать два куля, будто мешочки с рисом на прилавок рынка.
— Советом ангелов я назначена с этого дня куратором вашего стола, — Известная Дама сделала паузу, — как и многих других столов, — скромно добавила она, — и рада буду всеми силами содействовать улучшению вашего быта в нашем общем замечательном доме.
Дама без бровей и с быстрым ртом зааплодировала с большим энтузиазмом, а Дама Известная неожиданно проворно для ее комплекции поднялась и в сопровождении ангела проследовала к боковой двери, которую раньше Пирующие не замечали. Из той же двери вдруг выскочил давно исчезнувший из-за стола мальчик и бросился навстречу объятиям сестры.
— Аннигиляции нет! Аннигиляции нет! — закричала дама без бровей и с быстрым ртом и пустилась в пляс вокруг стола, забывая прикрывать небольшое бурое пятно сзади на юбке.
— Всеобщая амнистия, — громко сказал более реалистичный Бруталюк.
Мясо макнул кулак в самого себя, а затем поднял его, окровавленный, вверх в победном жесте.
Заговорщицки оглянувшись вокруг, господин Гликсман делает заявление.
— Мы… — «живем», чуть не сказал он… — перешли в новую эру. Эру после Второй Революции. Свержение Садового Гостя Распорядителем Столов было, видимо, Первой Великой Революцией. На наших глазах свершилась Вторая…
— Что же, мир теперь под властью Небесных Геев? — шепнула Блинда, округляя глаза.
— Тс-с-с! — ответил ей господин Гликсман, прикладывая палец наискосок к чуть приоткрытому в «тс-с-с!» рту и прикрывая тем самым небольшой шрам на верхней губе, оставшийся у него от падения еще при жизни на кафельный пол.
Седая женщина, присевшая к столу и задремавшая во время речи Известной Дамы, встрепенулась от блуждания воли и погружения мысли, приоткрыв красноватые спросонья глаза, в которых вуаль самообладания уже была наброшена и на воспоминание о видениях, и на мгновенное отрезвление, и на послесонный ужас перед хрупкостью земной жизни.
Ей привиделось, будто она сидит с удочкой на берегу чудного пруда, ласкающего у своих краев отражения деревьев. И вдруг оживает у нее в руках бамбуковое удилище, и из воды показывается морда водяной крысы, заглатывающей и заглатывающей леску. Как? — пытается понять седая дама, — разве на конце лески был крючок с наживкой? Этого не может быть! Она никогда бы не сделала этого. Она только и хотела не просто сидеть на берегу пруда, но с удочкой, чтобы ей не выглядеть мечтательной дурой и чтобы это сидение имело якобы смысл, служило бы данью конформизму людей, как одежда в жаркий день. Наверное, крыса позарилась на грузило. Седая дама с трудом удерживает удилище, ведь если она отпустит его, крыса наверняка погибнет, когда доберется до удилища, а так, может быть, удастся выдернуть грузило у нее из желудка. Она напрягается, но крыса только продолжает продвигаться зубами и заглатывать леску. Вот она уже наполовину показалась из воды и царапает когтями скользкий берег. Но тут происходит неожиданное движение позади крысы, которое седая дама принимает поначалу за биение ее хвоста, но только до тех пор, пока не показывается из воды раскрытая как чемодан с клыками пасть питона, в которой уже исчезли задние лапы и часть туловища крысы.
«Она пыталась спастись с моей помощью», — озаряет догадка седую даму. Но ей становится и лучше, и легче. Крыса погибает, но погибает не по ее, седой дамы, вине, и тут кончаются блуждание воли и погружение мысли, и открываются глаза седой дамы в красноватых прожилках.
Она успокоилась, вскоре глаза ее опять прикрылись, прошло совсем немного (времени?), и снова наступает подобие сна, в котором на Мясо тут же нападают мухи, полчища изумрудных мух. Она отчаянно машет руками, но тщетно. Мясо ужасно мычит из-под холма копошащихся насекомых. И тогда, словно у мифической Горгоны Медузы, вместо каждого седого волоса у нее отрастает завитая липучая лента, какие во времена ее детства было принято подвешивать к потолку, чтобы улавливать комнатных мух. Она издает чудовищный Горгоний крик, заставляющий зеленую гору взлететь и рассеяться на секунду. Но в эту же секунду, прижав лицо к макушке Мяса, она укрывает его ворохом липучек, на которые возвращаются и к которым прилипают мухи. Губами, лбом, душою она слышит благодарные всхлипывания Мяса. Женщина с изумрудными волосами застывает от счастья.
Девочка, отпустив брата, наколола на вилку куриную грудку и, встав со стула, отнесла ее на тарелку матери. По глазам господина Гликсмана, показавшимся ей в эту секунду сосредоточенными и жестокими, Блинда читает его мечты. В лысоватом черепе его, подозревает она, зреет план бунта, яростного и непримиримого, с летящими как из разорванных подушек ангельскими перьями. Вот только Блинде не вполне ясно пока: сформулирована ли уже цель бунта, является ли этой целью возвращение «Туда».
