плачь. Как на бедного пастушка наваливали ужасно много работы, потому что он был сирота, но бог его от всех бед спас и в конце концов взял на небо. Аминь. Когда-то люди этому верили. Но мне было жаль пастушонка, он был такой маленький и одинокий. Счастье, что ему помогал господь бог. Нынче-то несчастным детям никто не помогает, когда они горят по математике или гео.
Некоторые слова из «Пастушка» я не поняла. Бабушка мне объяснила, что «повойник» — такой платок, которым раньше женщины обкручивали головы, «смутный» — значит грустный, печальный, «орать» — значит пахать. Смех!
В девять часов за Вербой захлопнулись двери, папка пришел в кухню и молча стал ужинать. Я шмыгнула в комнату выспросить маму, что было. Выяснилось, что Верба явилась вовсе не «посещать семью», а просто она встретилась с мамой в магазине. Потом, когда они проходили по нашему двору, мальчишки громко здоровались с Вербой, чтобы она их узнала даже в темноте. Шупо, тот даже спросил: «Куда вы, товарищ учительница?» Он любит так подлизываться. А Верба ему и ответь: «Меня пригласили на чашку кофе».
Когда мама это сказала, я чуть не умерла.
— Ох, ты же меня просто убила! — произнесла я, когда ко мне вернулся дар речи. — Теперь я во двор ни ногой!
— Да что такого? — не поняла мама.
— Что? — я была готова разреветься. — Ты еще спрашиваешь?
Я ей объяснила, что теперь все думают, будто она нарочно затащила к нам Вербу, чтобы та мне покровительствовала. Я бы думала то же самое, если б была тогда во дворе.
— Да, здорово ты меня подкосила, теперь мне крышка!
— Ну, знаешь, — рассердилась мама, — не выдумывай глупости! Мы знакомы с ней девять лет, почему же нельзя нам посидеть за чашкой кофе?
— Я же тебе говорю почему! — крикнула я.
— Замолчи! — Мама даже ногой топнула. — Если кто что скажет, ты объяснишь, и дело с концом! А теперь иди спать.
Скажет! В том-то и дело, что никто ничего не скажет, а думать будут все! Некому и объяснять-то будет! Нет, пропала я совсем!
Перед сном я попросила маму, чтобы никто никогда не вздумал мне покровительствовать. Что я, Бабинская?
Надо еще сказать это же отцу, с него скорее станется…
На следующий день меня опять услали на каток. Возвращаясь с Иваном и Марцелой, мы разговаривали о Банска-Бистрице — там, оказывается, в моде больше лыжи, чем коньки. Иван, оригинальничая, говорил банска-бистрицким говором:
— Кабы у нас да таки круты горы-то, и мы б все на лыжи-то становились бы, не на эти несчастные железки-то.
Может быть. Я на лыжах катаюсь неважно, поэтому предпочитаю коньки. Ивана я на лыжах не видела. По его словам, нет в Банска-Бистрице лучшего горнолыжника, чем он.
— А теперь скажи, какую девчонку ты там закадрил, — подковырнула я его. — Я знаю тамошних девчат, вот мне и интересно.
Только Иван расхвастался, что, ясное дело, девчонок было много, а всех он запомнить не может, как вдруг меня словно обухом по голове стукнуло: вижу, стоят под нашим балконом две знакомые фигуры и глазеют вверх. Хорошенькое место выбрали, тупицы! Я так и обмерла, представив себе, что кто-нибудь из наших выйдет на балкон и посмотрит вниз. Надо было чуть не наскочить на них, чтоб они оторвались от нашего балкона и опустили взгляд на нормальный уровень.
— Привет! — первым очнулся веснушчатый Шанё. — Вот случай!
Ничего себе случай! Правда, хорош?
А другой — Имро — слова не мог выговорить.
— Ты тут живешь? — сказал опять-таки Шанё. Господи, шпионят за мной, как Шерлоки Холмсы, а еще спрашивают, тут ли я живу! Ну и обезьяна этот Шанё!
Тут, слава богу, фонарь замигал, и Имро наконец собрался с духом.
— Тоже мне освещение, правда? — сказал, пренебрежительно взглянув вверх, — и в эту минуту фонарь окончательно погас.
— Не знаю, что это с ним, — посмотрела и я на фонарь. — Вообще-то он светит нормально.
Это был тот самый фонарь, который светит в комнату Штрбы, и Иван при его свете читает детективные романы, когда мать у него гасит лампу. Мы-то живем на четвертом этаже, выше фонаря. Но только я договорила, неоновые трубочки опять покраснели, замигали как сумасшедшие.
— А тебе в такой темноте не случается падать в ямы? — спросил Имро.
Вопрос был довольно трогательным, только не знаю, в какую яму я могла упасть, когда никакой не было.
— Ну, в ту, где улица раскопана, — объяснил Имро.
Однако и улица у нас не была раскопана, но я все же сказала:
— Нет, я не падаю. Обычно тут нормальное освещение.
Иван дьявольски ухмыльнулся и потянул за собой Марцелу. Я двинулась за ними.
— Чего же ты убегаешь? — преградил мне дорогу Шанё. — Теперь ты с нами знакома, можешь немножко поболтать!
Обезьяна невоспитанная! Еще насмехается!
— Между прочим, в прошлый раз вышло очень глупо, чтобы ты знал, — срезала я его. — Прочитай правила поведения, если не знаешь, что на улице с девчатами не знакомятся.
— А где же тогда знакомятся, скажи на милость? — заспорил он.
— Где… В другом месте, не на улице!
Мы чуть было не поругались, но тут Имро потянул Шанё за рукав и вежливо сказал:
— Извини, Оленька, что мы на тебя тогда так налетели. Но теперь-то ты нас уже знаешь, правда?
Слыхали — «Оленька»?
— Откуда вы знаете мое имя? — удивилась я.
— Откуда! — с торжеством воскликнул веснушчатый. — Ты сама нам сказала, не помнишь?
Вот вранье! Никому я своего имени не говорила, тем более в тот вечер. На это меня не поймаешь.
— Это ты своей бабушке расскажи, — говорю.
— Правда, Ша, перестань трепаться, — одернул его Имро.
— И ты называешься другом, И? — для виду разозлился Шанё. — Или у тебя тоже выпрямились мозговые извилины?
— Не слушай его, Оленька, — оттолкнул Имро товарища. — Мы спросили Гизу Антолову, знаешь ее? Она нам и сказала, как тебя зовут.
Вот как — Гиза из художественного. Да, кажется, она ходит в школу на Подъяворинской. Ну, я ей покажу, чертовке!
Мы еще немного поболтали, только я очень нервничала оттого, что стоим мы под нашим балконом. Ладно еще, что фонарь временами гас.
— Но могу вам сказать, — закончила я разговор, — что в жизни так не пугалась, как тогда, когда вы на меня налетели.
— Ладно уж, не сердись, — попросил Имро.
Я больше совсем не сердилась, но пора мне было уходить.
— Куда ты торопишься? — завел свое Шанё.
— Серьезно, — подхватил Имро, — побудь с нами еще немножко.
Но мне было нельзя. И так уже скандал будет. И Марцела с третьего этажа бросала в нас бумажные шарики.
— Что ж, пока. — И Имро подал мне руку. — Идо свидания!
— Зачем «пока»? — не унимался Шанё. — Постоим еще немного, И!
