— Хорошо еще, что ты больная, — сказал Йожо, — а то тут совсем подохнешь.
Ох, убил! А он с девчонками иначе и не разговаривает. В этом он хуже других мальчишек.
— Когда ты пришел домой? — спросила я просто так, вовсе не сгорая от любопытства.
— Около трех, — ответил он, роясь в моем столике. — Только не сам. Мильтоны засекли меня у театра. И доставили к отцу через бюро находок.
— И ты дал себя засечь? Мог бы знать, что за тобой следят.
— Не следили. Случайно встретили.
— Ты что, маленький? «Случайно»! Ты, верно, и не подозреваешь, что ваши ночью весь город на ноги подняли.
— Может быть. Но меня-то поймали случайно. Видела бы ты их рожи, когда они меня застукали — а я стоял, читал список вин у дверей «Савойи». Вокруг ни души, и я один глубокой ночью, на площади Гвездослава. Я думал, что лопну от смеха.
— А все-таки хоть немножко-то да екнуло у тебя сердечко, — сказала я. Не люблю, когда уж слишком- то хвастаются.
— Как раз! — ухмыльнулся Йожо. — Прямо упал от страха. Если хочешь знать, я сунул руки в карманы, а когда они направились ко мне, начал насвистывать «Витаминовый чарльстон».
— Вот это да! — пришлось мне признать его геройство.
— Вот так. — Йожо сунул руки в карманы и зашагал ко мне, будто я милиционер. Он раскачивался из стороны в сторону, подгибал колени и свистел «Витаминовый чарльстон».
Я откинула угол ковра и протанцевала несколько па; локти в стороны, пятки повыше… Я не виновата, но как услышу танцевальную музыку, так срываюсь с места, юля, по выражению бабушки.
Я видела, что Йожо нравится, как я танцую, но он вдруг перестал свистеть и сказал:
— Меня такие глупости не интересуют.
Не интересуют потому, что не умеет! Что двугорбый верблюд, что он — одно и то же. Ну да ладно!
— Послушай, — спросила я напрямик, — а не кажется тебе, что ты уж слишком загадочную личность из себя строишь? Мне-то твои тайны ни к чему, оставь их при себе, но я видела, в каком состоянии была ночью твоя мать!
Он моментально сник.
— Что я тебе сделал? — спросил он глупо.
— Мне-то ничего, а вот бабушка говорит, что ты маму в гроб сведешь. Думаешь, им это пустяк — целые ночи не спать от страху? Они тебя хоть выпороли?
— Еще чего, — двинул он плечом.
— Так вот что я тебе скажу: другие бы тебе всыпали так, что на тебе живого местечка не осталось бы!
Зазвонил телефон. Йожо выскочил в прихожую, но трубку передал бабушке. Это его отец звонил. Йожо вернулся в комнату и закрыл за собой дверь.
— Так где же ты шатался? — спросила я.
— Где, где. Сначала по городу, а потом по Петржалке[1].
— Вплавь?
— Зачем вплавь? По мосту.
— И что дальше?
— Ничего. Шел, смотрел…
— Не завирайся: темно было.
— Ну и что? Думаешь, в темноте нельзя видеть?
— Куда же ты дошел?
— До пограничников в Овсище. Они меня уже знают, я к ним захаживаю. Они целую ночь не спят, и мы разговариваем.
— Вот врет! Ты еще скажи, что тебя поймали при переходе через границу.
— И нет! Я же тебе говорю, что шел прямо к ним.
— А если они тебя знают, то как же они не позвонили родителям, не спросили, не волнуются ли они, что ты пропал ночью? А?
— Да не кричи так, Оля, — струсил Йожо.
Ага! Наконец-то я его поймала.
— Я не кричу, — сказала я шепотом. — Так как же было дело?
Господи, чего я тут только не узнала! Милый Йожинька и не думал называть пограничникам свою настоящую фамилию. Наплел им, что отца у него нет, а мама работает кондуктором на ночном автобусе, что одному ему дома скучно, что он даже и не ужинает, и т. д. и т. д. Конечно же, они его не передавали в милицию и никуда не звонили, да и куда? А в двенадцать они его всегда отвозили на машине к одному дому в Петржалке — вроде он там живет, а мама приходит с работы в час ночи. Он прощался с пограничниками и — вот хитрюга! — даже в парадное входил. Там он ждал, пока они уедут, а потом пешком шлепал к Братиславе. В полночь один! У него сильно болели ноги, он-де прислонялся к дереву и немного дремал. Чертов мальчишка! И вот сегодня около театра, уже почти у самого дома, его и засекли.
— Но это неважно, — окончил Йожо, — по крайней мере, довезли до дому. А то я уже сыт был по горло — пешком шлепать.
Нет, честно говорю, я была в восхищении. Одно меня злило — что Йожо не хотел рассказать, что он видел на границе.
— Не могу я все это выбалтывать, — заявил он. — Я собираюсь писать роман. Тогда прочитаешь. Роман будет называться «Один на ночной границе».
И сказал, что мне первой даст читать. Ладно.
— Только, если узнают, что ты назвался чужой фамилией, засадят как миленького, и я не знаю, как ты тогда будешь писать.
— Не узнают, — возразил Йожо. — Я больше туда не пойду.
— Ага, каталажки испугался!
— Зря смеешься, каталажки я не боюсь. А не пойду я туда совсем по другой причине.
— Интересно, по какой?
Позвонил телефон. Его мама. Йожо выхватил трубку у бабушки из рук, прикрыл себе рот ладонью, чтобы не слышали, и сказал:
— Мама, это ты? Знаешь что, мам?.. Приходи за мной, мам. Ладно? Хорошо. И я хочу тебе что-то сказать… ну, что больше не убегу… Приходи, мама.
Ну вот я и поняла, почему Йожо больше не пойдет к пограничникам. Но сделала вид, что и понятия об этом не имею.
Даже когда пришла тетя Яна, я и виду не показала.
Вечером по телику передавали «Честную шлюху». Мы смотрели вместе с бабушкой, но потом пришел папка, а мы не услышали и не успели выключить… Когда их нет дома, мы всегда смотрим при полном освещении, а как услышим ключ в дверях, скорее выключаем. Правда, только когда передают что-нибудь подозрительное. Если же показывают «Новости сельского хозяйства» или «Культурное обозрение», то нет. Тогда родители не ворчат, только папа остановится, скажет: «Ага, это Дюро Потканик». Или: «Ну и знаток этот Яно Шупола по кукурузе. Таких бы нам побольше». Папка всех знает.
За «Честную шлюху» нам, конечно, попало. Меня с ходу засадили заниматься. Догонять пропущенное. Хорошо, папка не сказал, каким предметом мне заниматься, и я углубилась в историю. А эта шлюха была очень красивая. Как отрежу косы, сделаю себе такую же прическу. Юбка у нее — закачаешься. Интересно, когда же и мне мама разрешит носить узкую юбку? Ева носит уже целый год. И даже две: в клеточку и белую. И туфли на высоких каблуках. В этом ее мама куда прогрессивнее, чем моя. С бюстгальтером вот то же самое! Сколько раз я просила маму купить мне бюстгальтер, а она смеется. «Зачем?» — говорит. Как зачем? Носить. У всех уже есть, Ева даже второй номер носит, а мне не хотят купить даже несчастный нулевой…
В девять вечера отец похвалил меня и сказал:
