Берлинского труда?
— Да. В прошлый раз, мы пытались разрешить проблему наследственной изменчивости типов нервной системы.
— И вы, всерьёз полагаете, что развитие типа в онтогенезе разновероятно?
— Исходно варианты, того или иного, развития равновероятны, но тем не менее, генотип, например, тревожный, либо остаётся тем же, одним и тем же генотипом, либо видоизменяется под влиянием среды, оставаясь тем же конституциональным типом.
— Я что-то не пойму. Хотя, знаете, может, вы и правы… Михаил, можно попросить об одном одолжении? — внезапно, прервал нить «научной беседы» Борис Борисыч.
— Деньги?
— Да, если можно. Чувствую, что не поправился я. Давайте приобретём что-нибудь, да и посидим, где-нибудь, на травке. И поговорим, конечно… Согласны?
Вышли к ближайшему гастроному. Взяли водки, пристроились на лежащее бревно, неподалёку. Наклонившись, грузный Борис Борисыч, кряхтя, сам разлил «бодягу» по полиэтиленовым стаканчикам. По доброте душевной, плеснул еще и, скромно подошедшему, ханыге.
— А вы к докторской, не пытались приступить? — спросил Михаил, после нескольких возлияний.
— Представьте себе такую ситуацию… — уже заплетающимся языком, начал «экс-кандидат» наук. — Идёте вы по узкому-узкому коридору и хотите, куда-нибудь, свернуть. А не можете. Коридор держит крепко-накрепко и ведёт к какой-то катастрофе… И потом, ведь психология, наука, не самое главное в жизни.
— Как так не главное? В этом, по-моему, весь смысл.
— Я тоже, раньше так думал. А потом, сказал себе: «Сколько можно лизать задницу этой науке и, при оном, не получать никакой отдачи?». Взять, к примеру, нашего Клеймана. Ведь он, только, и читает узкоспециальные монографии да статьи. И всё! Даже никакой беллетристики, для души, себе не позволяет. Ну, станет доктором. Доктором же и помрёт, так ничего и, не уяснив в жизни. Кукует один — ни жены, ни детей… Короче: свихнулся на своей психологии. А ведь, всё из-за желания как-то отличиться, выдвинуться, заслужить одобрение, почитание…
Николаев, сморщившись, бахнул еще одну стопку.
— Неужели, в этом смысл нашей жизни? Неужели мы — жалкие животные, стремящиеся, во что бы то ни стало, подняться над себе подобными, ощутить превосходство, власть над ними?.. Вы у меня, Миша, самый умный ученик. Сомов еще был, да в психушке оказался… А в теории Берлина, так, до сих пор никто, — в том числе, и Мяткин, — ничего не понимает. Вы, соискатель, даже больше них, имеющих научные звания, знаете. Честно сказать, сильно надеюсь на вас… Но, согласитесь, гениальный, всё же, человек был Берлин!..
Борис Борисыч совсем окосел. Михаил, поддерживая, довёл его до квартиры и сдал домочадцам. «Совсем запился мужик! Жизнь, блин, сейчас такая… А он, к тому же, больной, с давлением. Ладно, — главное добрались до хаты…».
5
Родители Михаила, были еще не старые. Когда в институте учился, отцу стукнуло, чуть больше сорока, а матери, и того меньше. Как говорится, выучили, выпестовали, хотели, чтоб «в люди вышел». Ведь, Игнатий Иванович, всю жизнь проработал, на заводе, простым сварщиком, а мать билась в торговле. Купили сыну, в десять лет, баян и определили в музыкальную школу. Тогда это было в «моде», — детей своих музыке учить.
Михаил, по классу баяна, окончил училище и институт. Работал, некоторое время, по специальности в клубах да дворцах, а потом, забросил инструмент, как будто, и не посвятил его освоению, целых двенадцать лет жизни. Отец, очень тогда сокрушался: «Учился, учился, а всё коту под хвост. Занимается какой-то хилософией, а что от сего проку? Ни копейки же, за это не заработал… Так, хоть бы женился! Таскается, таскается, — ни бабы, ни внуков, ни нормальных денег, ни квартиры. Одно слово — балбес!».
Но после того как отпрыск начал работать, сначала, в районной газете, а потом, и в «Вечерке», батя немного успокоился. «Вот ведь, корреспондентом стал, уважаемым человеком! Не простой работяга! Моя кровь!». Однако, и здесь, отца ненадолго хватило. Вскоре, опять за своё: внуков ему подавай, и точка! И то, что из сына получился непрактичный, нехваткий, малоэнергичный человек, тогда как ребята с завода с «бойким» характером, «давно уже имеют семьи, квартиры, машины», — это стареющему, но еще крепкому и хозяйственному Игнатию Ивановичу, было совсем непонятно.
А то, что Михаил оказался, к тому же, еще и не здоров (заболел в институте, а посему, еле-еле окончил), — к такой «слабости», батя относился с явным презрением. «Придумывает себе всякие болезни! Работать надо, — и хвори, с соплями, повылетят!». И весь тут сказ. А между тем, именно из-за постоянного недомогания, сын был замкнутым, необщительным человеком, — словом, избегал компаний, а тем паче представительниц «слабого» пола. Был очень чувствительным и ранимым. Поэтому, наверное, предоставленный самому себе, писал стихи, читал «непонятные» книги по психологии и философии, физиологии. Короче, «тепличное растение», нервнобольной, малоприспособленный тип.
И выпивать-то он начал, от частого депрессивного настроения, чтобы быть, хоть немного веселей, уверенней, общительней. Не подозревая, при этом, какого кота в мешке таит алкоголь… Михаил очень тяжело переносил нападки недалёкого, нервного и, в то же время, агрессивного, несдержанного родителя. «Ничего, гад не понимает, и никогда, видимо, не поймет! Интеллекта не хватит…» — жаловался сын, более грамотной и восприимчивой, чем отец, матери. «Но работать-то физически, всё равно, нужно… — отвечала она. — А пьянку надо бросить, пока не поздно! Есть ведь, женщины непьющие, порядочные. Найдешь еще…».
…Михаил закончил, есть, приготовленный матерью, борщ. Только что, отец опять устроил ему разнос: «Ходишь, черт побери, сюда, как в столовую! И когда, будешь самостоятельным? Нет, мне, конечно, не жалко, — ешь. Но готовить-то, и сам можешь! А ты его не защищай (это матери). Вырастили, на свою голову, лентяя и пьяницу! Хоть бы в огороде, чем-то помог… В таком-то возрасте, люди уже 13-летних детей имеют!».
Сын, не выдержав, вскочил: «Ну и что, что имеют! Зато, они бараны, у которых ума, лишь хватает, чтобы плодить себе подобных, да покупать вещи, вещи и вещи! Финансово-вещной стандарт, твою мать! Что, — хочешь переделать под себя? Не буду я таким никогда! Я творческий человек! А бабьё паршивое, всегда презирал и буду презирать. От них, — беда вся идёт!».
Хлопнув дверью, Михаил направился в свою «избу» — квартирку, что находилась в двухэтажном доме, через дорогу. Открыл дверь: низкий, придавливающий потолок, полумрак, грязная полуразвалившаяся печь, пол покатый, — дом всё больше и больше, садился. В комнатушке, со старой выцветшей мебелью, повернуться негде… Да какая баба, пойдет сюда жить! Зато, можно «творить», сколько душе заблагорассудится! Никто не помешает, если не считать криков, вечно пьяных, соседей. Но это ерунда, по сравнению с тем, кабы бы здесь возились детишки, а жена, готовя на плитке, учила бы его — «уму разуму»…
Глава 2
1
