материальной стезе. На болыпее-то, Серёге, претендовать не приходится…
— Напечатали мой цикл стихотворений, в газете «Рабочий путь». Принёс вот, показать.
— Ну-ка, ну-ка… А, всё одно, без очков не вижу. Да ты ведь, чего-то читал. Стихи-то, не от сердца…
— Куда уж до вас, дядя Коля. До гения-то, непризнанного! Но я, тем не менее, рад. Всё-таки, первая крупная публикация, после занятий в литобъединении. Слушай, почитай-ка свои!
— Да не стоит… Лучше скажи, когда с Шаровым, — ну, что работает корреспондентом тоже, — девок приведёте?
— Так это, опять пьянка будет. Сказал ведь, — сейчас в завязке. Ох, и проказник же старый! Всё тебе молодых подавай!
Норин вдруг стал серьёзным.
— Запомни, бабы — наши враги номер один! Особенно для поэтов. Мужики всегда стремятся взлететь, а оне тянут вниз. Вот почему, живу-то одиноко. А так, развлечься, почему бы и нет?.. А насчет стихов, знаешь, разочаровался я в них… Уже два года не пишу, потому как, никому творения, кроме меня, не нужны. Никому! А сколько сил и времени потрачено! Так-то вот…
Глава 3
1
Михаил, зайдя как-то раз к Мещеряковым, застал Светку в глубоком унынии. Недавно, дура вернулась из вояжа по стране с Борщевским, который отправил Герцогиню домой, а сам остался в своём Питере. Порезвились в поездке они на славу, посетили около шести городов, где авантюрист-влюблённый проводил, так называемые, семинары. Естественно, наобещал Светке с три короба, что, мол, разведётся с молодой женой и заберёт Герцогиню, на жительство, в Петербург вместе с Сашкой. И вот сейчас, несчастная была, как на иголках. То страстно дожидаясь звонка от «любимого», то впадая в депрессию, догадываясь, — что, на самом деле, Борщевскому совсем не нужна.
— Модест, всё равно, её бросит, потому что обожает только меня! Что усмехаешься-то? Пойми, что это не просто шуры-муры, а серьёзное и глубокое чувство! Которое вам, — жалким людишкам, — никогда не понять!
— Ты, хоть раз, подсчитала, сколько вот этак, «серьёзно и глубоко», блин, любила? Раз пятнадцать, если не ошибаюсь?
— Зато, ты никогда не любил! Пожизненно влюблён в самого себя, да в свою науку! Если даже, собственный ребёнок не нужен! Приходишь, чтобы только отметиться, а на его судьбу плюёшь с колокольни!
Светка вскочила с дивана и быстро зашагала по комнате, как разъярённая львица в клетке. Михаил не нашелся, что ответить.
— Забирай свои фотографии — и походные, и где ты с Сашкой! — Герцогиня бросилась к шкафу и швырнула их оторопевшему «другу». Такой он её, — никогда не видел.
— У нас с Модестом духовная связь, — с полуслова, понимаем друг друга. А эгоисту, только одно подавай! Тем более, трахаешь всяких там потаскух, да еще об этом рассказываешь! Корреспондент!
— Во всяком случае, я прихожу не к гулёне, а к сыну…
— Да разве ты отец?! Ты его, что ли, вырастил?! Убирайся к чертовой матери, и больше сюда ни ногой!
В двери, уже заглядывала встревоженная мать Светки. Михаил, оскорблённый до глубины души, встал и направился в прихожую. Герцогиня с перекошенным лицом, — именно такой, запомнил её в последний раз, — выпроводила, с гробовым молчанием, наружу.
«Ну и черт с ним, дура набитая! — только в автобусе, и пришел в себя. — Может, это — лишь к лучшему. Всё равно бы, на тебе никогда не женился… Ни ногой, так ни ногой! Больше тогда, не увидишь!.. Да и зачем, эта стерва нужна? У меня теперь, Надя есть…».
Дома, когда свалился без сил на кровать, опять, нахлынули воспоминания. Несколько раз здесь, в халупе, была у него Светка. Как-то зимой, когда еще Мещеряковы не переехали на новую квартиру, Михаил, вечером, заехал за Герцогиней и предложил отправиться сюда, в «избу». И она, без колебаний, согласилась. Маленький Сашка остался с бабушкой и дедушкой.
Купили бутылку хорошего вина, и завалились в нетопленный дом. Летом, Светка как-то была тут, а зимой еще нет.
— Ты попробуй, хоть раз в жизни, печь растопить!
Дрова уже приготовлены, в амбар идти не надо. А я пока, забегу к родителям — через дорогу.
Светка была в приподнятом настроении, и занялась печью так, будто забавлялась весёлой игрой.
— А что, экзотика, далее очень, меня привлекает! Тут лее, берёста вроде нужна?
— Растапливай бумагой. Спички здесь…
И ведь, справилась, изнелеенная мимоза!
Потом, пили вино на кухне, под треск разгоревшихся дров. Романтично было. Глаза у обоих блестели.
— Мужика-то, как хочу! — потянулась Герцогиня.
— Иди ко мне!
Согрешили прямо на стуле… А потом, была бессонная ночь в сплошных разговорах. Уже под утро, Светка спросила:
— Слушай, даёшь слово, — если со мной что случится, — что не бросишь Сашку?
— Ну, разумеется. А почему об этом спрашиваешь?
— Да мало ли, что в леизни молеет произойти… А ведь ты, Михаил, меня совсем не любишь, и никогда не любил!
Деваха, неолеиданно, заплакала. Но «друг» утешать не умел. Вообще, какой-то он холодный, безлеалостный человек! Почему так? Почему не такой, как все нормальные люди?
Светка уже спала, а Михаил всё размышлял над своей странной, никому не приносящей, кроме боли, леизнью. Отец, тогда еще сказал: «Не сердце у тебя, а кусок льда!» И ведь, батя в чем-то прав… Почему его совсем не тянет к Сашке? Ведь, вроде, родная кровинка… Полеалел бы ребёнка, и леенился на взбалмошной дуре! Но будто чувствовал, что судьба поведёт по другому пути…
2
— Борис Борисыч! Вы? Ну, никак не ожидал, что сюда, на Потерянную нагрянете! Я разве, адрес оставлял? — Михаил открыл дверь Николаеву.
— От жены ушел. Можно, здесь немного пожить, ну, хоть пару-тройку дней? — Борис Борисыч, конфузливо, протиснулся в кухоньку Михайлова жилья. — Честно сказать, не ожидал увидеть вас, в столь необычном одеянии!
— Ну, конечно же, живите! А это я дрова заготавливаю, воду ношу. Мы ведь тут, как в деревне. Так что, не обессудьте…
— Мне бы такую квартирку!.. — любовно оглядывал, убогость избы, кандидат наук. — Сиди себе, занимайся, читай литературу…
— Кстати, Борис Борисыч, как у вас здоровье?
