убийства. Оно не оправдало себя, не было ударом по ЦК, не вызвало сочувствия в народных массах, как рассчитывали троцкисты-зиновьевцы, а, наоборот, дало объединение народных масс вокруг ЦК, оно привело к аресту большого количества зиновьевцев и троцкистов. Мы уже тогда сказали себе: или этот акт, как результат тактики единичного террора, требует окончания террористической акции, или он требует итти вперед к групповому террористическому акту.
Бухарин мне сообщил, что у них в центре многие думают, что было бы легкомыслием и малодушием на основе результатов убийства Кирова отказываться вообще от террора, что, наоборот, нужно перейти к планомерной, продуманной, серьезной борьбе, от партизанщины - к плановому террору. По этому вопросу я говорил в июле 1935 года и с Бухариным, и с Пятаковым, и с Сокольниковым.
Вышинский: Вы стояли за первую или за вторую систему террористической борьбы?
Радек: Я стоял за старую систему до момента, когда пришел к убеждению, что эта борьба вообще есть партизанщина. Потом я стоял за планомерную террористическую борьбу.
Вышинский: Придя к заключению о том, что необходимо перейти к групповому террору, вы приняли какие-либо меры к тому, чтобы эту борьбу организовать?
Радек: Принял. Поставил в июле 1935 года сначала перед Пятаковым, а после в разговоре перед Сокольниковым вопрос: мы продолжаем борьбу или ликвидируем ее?
Вышинский: Каков был ответ?
Радек: Ответ был: “Продолжаем”. Тогда мы решили покончить с таким положением, когда никто не несет ответственности за террористическое дело. Мы решили вызвать Дрейцера, которого считали наиболее подходящим для руководства террористическими актами после ареста Мрачковского, с ним выяснить, что он полагает делать, и совместно выработать план.
Вышинский: Следовательно, раньше всего вы захотели объединить руководство террористическими группами?
Радек: Да.
Вышинский: И кого наметили в качестве руководителя?
Радек: Дрейцера.
Вышинский: Вы связались с ним? [c.56]
Радек: Я Дрейцеру написал письмо, сам ехать к нему в Кривой Рог не мог. Проходит несколько месяцев, а от Дрейцера ответа нет; затем наступили новые события: декабрьская инструкция Троцкого, который поставил все вопросы во весь рост. Здесь уже шла речь не о плане, а гораздо шире.
Вышинский: В каком году это было?
Радек: В 1935 году. Я написал Дрейцеру письмо в категорической форме, что “к концу февраля, к началу марта, ты должен быть” и получил от него ответ: “Приеду”.
Вышинский: Пока вы выясняли ваши силы, искали Дрейцера, все эти группы продолжали существовать, и действовать?
Радек: Они продолжали существовать и действовали.
Вышинский: Подсудимый Радек, сообщите, пожалуйста, суду о содержании вашей переписки с Троцким, касающейся вопросов, если можно так выразиться, внешней политики.
Радек: У меня было три письма Троцкого: в апреле 1934 года, в декабре 1935 года и в январе 1936 года. В письме от 1934 года Троцкий ставил вопрос так: приход к власти фашизма в Германии коренным образом меняет всю обстановку. Он означает войну в ближайшей перспективе, войну неизбежную, тем более, что одновременно обостряется положение на Дальнем Востоке. Троцкий не сомневается, что эта война приведет к поражению Советского Союза. Это поражение, писал он, создает реальную обстановку для прихода к власти блока, и из этого он делал вывод, что блок заинтересован в обострении столкновений. Троцкий указывал в этом письме, что он установил контакт с неким дальне-восточным и неким средне- европейским государствами и что он официозным кругам этих государств открыто сказал, что блок стоит на почве сделки с ними и готов на значительные уступки и экономического и территориального характера. Он требовал в письме, чтобы мы в Москве использовали возможность для подтверждения представителям соответствующих государств нашего согласия с этими его шагами. Содержание письма я сообщил Пятакову. Сокольников навестил меня в редакции “Известий” и сообщил мне содержание разговора между ним и г. …..
Сокольников говорил: “Представьте себе, веду в НКИД официальные переговоры. Разговор кончается. Переводчик и секретарь вышли. Официальный представитель одного иностранного государства г. ….. очутился передо мной и поставил вопрос: “Знаю ли я о предложениях, которые Троцкий сделал его правительству”. Я, говорит Сокольников, ответил, что знаю, что это серьезные предложения и советы, и что я и мои единомышленники с ними согласны. Сокольников сказал также, что Каменев его раньше предупреждал о том, что к нему или ко мне могут обратиться представители иностранной державы.
Через Ромма, который в мае уезжал за границу, я послал Троцкому письмо, в котором сообщил о получении его директивы и о том, что мы между собой сговорились не выходить в наших шагах здесь дальше завизирования его мандата на переговоры с иностранными государствами, Кроме того, я добавил; не только мы официально, как центр, [c.57] но я лично одобряю то, что он ищет контакта с иностранными государствами.
Вышинский: Это было в мае 1934 года?
Радек: Это было в мае 1934 года. Осенью 1934 года, на одном дипломатическом приеме известный мне дипломатический представитель среднеевропейской державы присел ко мне и начал разговор. Он сказал: “Наши руководители (он это сказал конкретнее) знают, что господин Троцкий стремится к сближению с Германией. Наш вождь спрашивает, что означает эта мысль господина Троцкого? Может быть, это мысль эмигранта, когда ему ив спится? Кто стоит за этими мыслями?”
Ясно было, что меня спрашивают об отношении блока. Я сказал ему, что реальные политики в СССР понимают значение германо-советского сближения и готовы пойти на уступки, необходимые для этого сближения. Этот представитель понял, что раз я говорил о реальных политиках, значит есть в СССР реальные политики и нереальные политики; нереальные - это советское правительство, а реальные - это троцкистско-зиновьевский блок. И понятен был смысл того, что я сказал: если блок придет к власти, он пойдет на уступки для сближения с вашим правительством и со страною, которую оно представляет. Давая этот ответ, я понимал, что совершаю акт, недопустимый для гражданина Советского Союза.
Вышинский: Это все связано с первым письмом?
Радек: Это было в результате первого письма, но это был не единственный результат этого письма.
Вышинский: Между апрелем и ноябрем 1934 года были у вас на темы, связанные с этим письмом, разговоры с другими членами центра?
Радек: Я информировал об этом Пятакова, Сокольникова, Серебрякова.
Вышинский: Вы им говорили также о самом содержании письма Троцкого?
Радек: О содержании письма Троцкого я говорил с полной точностью.
Вышинский: Там какие стояли вопросы?
Радек: Победа фашизма в Германии, усиление японской агрессии, неизбежность войны этих государств против ССОР, неизбежность поражения СССР, необходимость для блока, если он придет к власти, итти на уступки.
Вышинский: Значит, вы были заинтересованы в ускорении войны и заинтересованы в том, чтобы в этой войне СССР пришел к поражению? Как было сказано в письме Троцкого?
Радек: Поражение неизбежно, и оно создает обстановку для нашего прихода к власти, поэтому мы заинтересованы в ускорении войны. Вывод: мы заинтересованы в поражении.
Вышинский: А вы были за поражение или за победу СССР?
Радек: Все мои действия за эти годы свидетельствуют о том, что я помогал поражению.
Вышинский: Эти ваши действия были сознательными?
Радек: Я в жизни несознательных действий, кроме сна, не делал никогда. (Смех.) [c.58]
Вышинский: А это был, к сожалению, не сон?
Радек: Это, к сожалению, был не сон.
Вышинский: А было явью?
Радек: Это была печальная действительность.
