что поддельными были все снимки кроме одного, и сказали, что они на самом деле видели фей, но сфотографировать их было не так-то просто, потому что феи не желали смирно сидеть перед камерой.
— Удивительно! — улыбнулась я. — А как они выглядели, эти феи?
— Как рисунки, вырезанные из детской книжки.
— Серьезно?
— Да. Во всяком случае, для тебя они выглядели бы именно так. А вот Конан-Дойль увидел в них что-то совсем другое. Или же захотел увидеть что-то другое. И не он один — фотографии изучали самые разные эксперты. Одна женщина заявила, будто это величайшее открытие и мы видим новый мир, — и при этом она же отмечала, что феи выглядят неестественными и плоскими и что у одного из гномов руки похожи на плавники. Все дело было, конечно, в том, что Фрэнсис и Элси просто не слишком аккуратно вырезали этого гнома. И лично меня завораживают в этой истории не столько феи (реальные или вымышленные), сколько то, что такие люди, как Конан-Дойль, не допускали возможности, что эти девочки, одна из которых была дочерью простого механика, способны на подобный розыгрыш. Он был готов скорее поверить в фей, чем в этих девочек. А ведь Элси работала в темной комнате фабрики по производству поздравительных открыток и подделывала там фотографии, на которых погибшие солдаты словно воссоединялись со своими семьями. У нее был большой опыт по созданию фотоколлажей. Фрэнсис тоже была очень интересной девочкой. Она выросла в Южной Африке, и переезд в Коттингли, видимо, стал для нее настоящим потрясением. Я, во всяком случае, чуть сума не сошел, когда мне довелось там немного пожить перед университетом. Перебираться из теплой страны в холодную — это вообще очень странное ощущение. В течение нескольких дней холод не особенно ощущается — как бывает, когда только что вылез из теплой ванны и некоторое время еще носишь тепло с собой. Но когда наконец холод до тебя добирается, это просто невыносимо. Тебе требуется больше одежды, и возникает чувство, будто под всеми этими слоями ткани ты сгниваешь заживо. И к тому же в холодных странах все постоянно сидят по домам, потому что снаружи не только холодно, но еще и темно. Я легко могу представить себе, как в первый теплый день весны Фрэнсис вышла на улицу и увидела вокруг магию и волшебство — и фей тоже! А еще мне нравится история о том, каким образом фотографии попали к Конан-Дойлю. По удачному стечению обстоятельств в тот вечер встреча теософского общества, в котором состояла мать Элси, была посвящена обсуждению фей. И вот она к слову поделилась с собравшимися тем, что у ее дочери есть такая фотография, ну и так далее. Девочки вовсе не собирались прославиться, но в результате до конца своих дней были знамениты.
— Ну да, ведь не могли же они подвести Конан-Дойля, раз он поверил в их фей.
— Вот именно.
— Значит, «причины» существования фей могут быть очень сложными — почти такими же сложными, как и сами феи. Хм-м. — Я отхлебнула вина. — Мне кажется, все на свете сложнее, чем мы думаем, а вовсе не проще. И существует так много всего, о чем люди не в состоянии ничего рассказать и чего не могут объяснить.
Роуэн вздохнул.
— Это правда.
— Все в порядке? — спросила я.
— Да-да, конечно, — кивнул он и посмотрел на часы. — Но мне пора идти. Лиз возвращается поздним поездом из Лондона. Мне надо встретить ее на станции.
— Ясно.
Он забрал у меня свою руку.
— Прости меня, пожалуйста.
— Да за что же? Ты прав. Тебе пора идти.
— Мег…
— Послушай, Роуэн, я совсем не сержусь. Я не считаю, что ты обязан здесь оставаться, и кто знает, что произошло бы между нами, будь мы оба свободны. Может, все было бы ужасно. Может, ты и нужен-то мне лишь потому, что у тебя есть другая. Но ты говорил, что хотел бы снова почувствовать себя свободным и испытать страсть. Так что же тебе мешает? Уйди от Лиз. Не для того, чтобы прийти ко мне и поселиться тут, — ты ведь можешь отправиться путешествовать, да мало ли что еще ты можешь сделать! В своей работе ты все время испытываешь на себе самые разные вещи, примеряешь разные роли — и я никак не пойму, почему ты не делаешь всего это в реальной жизни.
— Я тебе нужен? — переспросил он.
— Конечно. Я думала, ты прекрасно это знаешь. Да нет же, безусловно, ты это знаешь, иначе не извинялся бы передо мной так часто и не заставлял бы меня чувствовать себя так, будто я требую от тебя нечто такое, чего ты не в силах мне дать. Но я ничего от тебя не требую.
— Но я тебе нужен.
— Да.
— Все это очень сложно, — проговорил он чуть слышно. — Но можно я тебя еще раз поцелую, хотя бы один раз?
— Не знаю, — сказала я, но все же наклонилась к нему, и мы поцеловались.
— Мне не следовало этого делать.
— Мне тоже. Я не собираюсь становиться твоей любовницей. Это ты тоже знаешь.
— Конечно. Я тебя об этом и не прошу. Но я не могу уйти от Лиз. И это ты тоже знаешь.
— Почему не можешь?
Он вздохнул.
— Потому что это непросто. Да, у нас с ней нет детей — ни маленьких, ни больших. Да, Лиз не болеет никакой неизлечимой болезнью. Но все равно я ей необходим. Например, я много помогаю ее матери. А у самой Лиз бывают чудовищные панические атаки, и я единственный, кто умеет ее из этих приступов выводить. Да и много чего еще. У нас общий дом. У нас через несколько месяцев запланировано путешествие, и все уже оплачено. У нас общий счет в банке. Наши жизни очень тесно переплетены.
— Не хочу показаться жестокой, — сказала я. — Но ты описываешь самые обыкновенные отношения. Никому никогда не бывает легко уйти. Я до самой последней минуты не осознавала, что собираюсь уйти от Кристофера. Я же не говорю, что тебе нужно сорваться и отправиться на поиски приключений, бросив кого-то, кто раньше удерживал тебя на месте. После такого ты вряд ли будешь чувствовать себя комфортно. Но почему бы тебе просто не поговорить с Лиз и не рассказать ей о том, что у тебя на душе?
— Это будет смертоубийство, а не разговор. Она скажет, что я бросаю ее ради тебя, и тогда, если мы с тобой после этого попытаемся быть вместе, она убедится в том, что была права. И сделает все возможное, чтобы разрушить мне жизнь. Я ее знаю. Если я разойдусь с ней, то чего я уж точно не смогу сделать, так это сойтись с тобой.
— Господи боже.
Он снова посмотрел на часы.
— Мы ведь еще об этом поговорим? — спросил он.
— Может быть. Наверное.
Он встал, накинул пальто и направился к двери.
— Ты тоже нужна мне, — сказал он. — Очень. И мне ужасно жаль, что у меня связаны руки.
— Мне тоже жаль.
И он ушел.
Я долго сидела на диване, глядя на огонь и слушая, как за окном море мягко накатывает на берег, накрывает его, облизывает и целует. Я представляла себе, как оно покусывает и тыкается носом в гальку, разминает ее, разламывает, приговаривая «ш-ш-ш» и «прош-шу тебя». Шум моря был мягким, как шепот, как обещание. Но ночь становилась все чернее, и море набрасывалось на берег все яростнее, и песок выдыхал: «Да», и они тонули друг в друге всю ночь напролет.
— У меня есть ответ, — сказал Джош.
Часы показывали половину шестого того самого вечера, на который была назначена лекция Келси Ньюмана, и Тотнес погрузился в сумерки. «Румор» был наполовину пуст или наполовину полон — как посмотреть. Почти на каждом деревянном столе стояла табличка с надписью «Зарезервировано», до ужина было еще далеко, и большинство собравшихся просто зашли сюда опрокинуть по бокалу спиртного после
