«Вы спрашиваете о семье, — говорит он лагкору чужим голосом. — Что мне семья? Меня осудили в 1925 году. Дали десять лет. Жена думала, что никогда не увидит: вышла замуж за другого. Когда я попал в лагерь, сыну было десять лет. Теперь ему шестнадцать. Пройдет год, два, и он наплюет на папашу. Что мне семья, я вас спрашиваю? Будет время — наживу другую. Да куда вы торопитесь? В пекарню? В столовую, на канал? Подождите. Вам что?! Статейку в „Перековку“ — и кончено. А я вот днем маюсь, как грешник на сковородке, а ночью с разнарядкой бьюсь. И главное — некому эту разнарядку доверить. Того гляди, прорабы рабсилу порасхватают. Или УРЧ напутает. Вчера пропало сто пятьдесят плотников. Оказывается, их на кубатуру поставили, у нас ряжи рубить некому».
Как расставить рабсилу? Где будут стоять штурмовые фаланги? Где поставить бурильщиков?
Война длится недели, месяцы.
Затяжная окопная война.
— Мне бы, — говорит прораб усталым голосов, — когда кончим канал, отоспаться бы… Суток двое… без просыпа.
В дощатый чан льется вода. С противоположной стороны, отгораживающей тестомешалку от кочегарки, кричат:
— Сколько теста заложил?
— Десять пудов.
— Прибавь парочку.
Из вязкой смеси вырван комок. Взвешенный комок плюхается в форму и ставится на нары. Пока поднимается тесто, черноусый зав, похожий на торговца восточными сластями, отвечает на вопросы сотрудника «Перековки».
— Сколько у вас рабочих в хлебопекарне?
Тут важно искусство сразу сделать буханку нужного веса. За спиной пекарей на противнях лежат премиальные пирожки
— Нас, хлебопеков, человек десять. Печем в три смены, хлебом снабжаем весь лагерь. Из пекарей — семеро учеников были раньше дровоколами. Подучились и теперь работают не хуже самых квалифицированных мастеров.
— Какие имеются недостатки производства? Осуществляются ли рационализаторские предложения?
По национальности зав — украинец. Пек в Москве на Садовой пеклеванные хлебцы. А теперь в восьмом отделении печет хлеб. Производственный стаж 30 лет.
«Касательно рационализации скажу так. Носили у нас дрова с улицы. Времени на подноску уходило много. А теперь вот устроили дровяные люки у печен».
«Недостатки». Как же… нельзя бея недостатков. Вот печи немного дымят. А так ничего, хорошие печи. Да и в дровах нужды нет. Зато перебои с дровоколами.
Появляются дрова. Бронзоворукий пекарь в запачканных тестом штанах колет их.
Это Петр Егорович Малышков. Один из лучших ударников хлебопекарни. Сорокадевятник с трехлетним сроком. Работал раньше в Москве, в Екатеринославе.
Температуру в печи он измеряет не термометром, а рукой.
Хлопают дверцы. В печь просовывается похожая на пожарный крюк кочерга и подцепляет форму. Она мчится по каменному поду. Тряпичные рукавицы подхватывают ее на лету и стукают о скамью. Из формы выпрыгивает буханка.
Хлеб уносят в каптерку. Опустошенные формы складываются одна в другую и движутся в проход к тестомесилке.
Там летает тряпка, протирая и смазывая их для новой партии теста. Работа идет конвейером.
Кочергой орудует Виктор Осипович Соломуха, бывший пекарь.
Утро.
Вправо от пекарни улица — жилые бараки, дощатые палатки, крытые парусиной. На фанерных обрезках дверные надписи — рота № 2, рота № 6.
За дверьми — тишина и сны.
— Алло! Алло! Говорит радиоузел культурно-воспитательной части лагпункта… — Это радиорупор будит спящих.
— Вставайте! Вставайте! Пора на работу. Внимание! За вчерашний день резко снизилась выработка ударных бригад.
Радиогазета бьет тревогу.
Заспанные люди недоверчиво глядят на рупор. Опять прорыв. Пиликает гармошка, и рупор разносит прораба отстающей бригады. Он подговорил лагерников украсть у соревнующейся с ним бригады, имеющей хорошую выработку, пятьдесят тачек.
— Позор тебе, прораб Булгак. И вновь пиликает гармошка.
— Здорово Булгака разделали, — смеется рыжий бородач.
Так этому нахалу и надо: лагерь не Молдаванка. И все довольны.
А в репродуктор девичий голос уже выкрикивает строки каналоармейского поэта, бывшего вора и рецидивиста:
Репродуктор не унимается:
— Позор отказчикам-филонам: Петрову, Фризову, Сизовой.
Люди идут на работу мимо большого щита. На нем намалеван растрепанный человек с оскаленными зубами и рядом с ним буржуй в котелке, в жилете, с желтой цепочкой. Под растрепанным человеком написано: «Федор Жигалов — разлагатель на трассе».
С июля месяца тридцать второго года начали конкурсы лучших ударников. За высокие производственные показатели ударников премировали портретами, написанными масляными красками. В таких конкурсах принимало участие от трех до четырех тысяч ударников. Выдавались портреты тем, кто давал не менее 180 процентов нормы.
В те дни КВЧ часто получали письма, подобные следующему:
«Дорогие товарищи воспитатели!
В течение пяти месяцев я регулярно скрывался от разводов, потому крепко у меня засела мысль в голове, что от работы даже кони дохнут. Никакие уговоры, агитации мне не помогали. Я в лагерях второй раз и работать вообще не хотел. А канал я считал совсем не по пути. Меня и на собраниях в роте стыдили, но так ведь об этом знала же только одна рота. А когда сегодня я увидал, что срисован под ручку с капиталистом и внизу написано, что мы вместе играем на руку классовым врагам, то мне стало понятно, что я действительно классовый враг. И очень прошу, дорогие товарищи, определить меня в какой ни есть коллектив и даю честное гражданское слово, что буду работать, как работают ударники, а вы тогда посмотрите. И не только сам буду, а и других заставлю, чтобы не попадали они в этот самый рисунок. Мне, тридцатипятнику, стыдно, что я хочу остановить строительство и что на сегодняшний день я являюсь классовым врагом советской власти. К сему подпись Жигалов. Пожалуйста, прошу снять карикатуру».
Работа арматурщиков: железо в конструкции примет на себя усилие растяжения, бетон — сжатия
