животе на ней были темные потеки и пятна — от пыли, пота и бетона, и пахла Валя бетоном и ветром. Наверно, там, на высоте, всегда ветер, как в море. И еще она немного пахла горьковатым запахом костра.
— Павлик у тети Лиды... Пойдем домой...
— Пойдем... Я возьму его завтра с собой. На один рейс только. Хорошо?
— Возьми. Идем пить чай. Ведь мы теперь сослуживцы. И никому никакого дела...
— Идем пить чай.
Мы пошли. Вахтер колыхнулся и закрыл за нами ворота...
Павлик щедро поливал мне на руки. Я подставлял ладони. Целый ковшик холодной, прозрачной и голубой воды умещался в моей пригоршне. Я осторожно подносил руки к самому рту и окунал лицо. Потом Павлик поливал мне на шею. Холодные, упругие капли скатывались за воротник рубашки. Холодными они были только до лопаток. Дальше они нагревались, и я их переставал ощущать. Еще входя, я заметил, что Павлик как будто изменился. Он посмотрел на меня с испугом и, мне показалось, сжался. Но я отнес это за счет своего вида: Павлик никогда не видел меня таким. Я снял с веревки, протянутой через кухню, жесткое застиранное полотенце и вытерся.
Валя помешивала ложкой в стакане. Я сел напротив нее, подвинул ей стакан. Вдруг Павлик неожиданно звонким и повзрослевшим голосом сказал:
— Мама, когда приедет мой папа? Папа мой когда приедет?
Валя опустила руки на скатерть и побледнела...
— Видишь ли, мальчик, — почти шепотом медленно выговорила она, — видишь ли, я давно хотела тебе сказать...
— Нет, ты скажи, ты скажи. — В голосе Павлика звучали злые слезы.
— Мама давно хотела тебе сказать, малыш, — вступил я, — что главное — уметь ждать. Он приедет. Я же рассказывал тебе о своем отце? Приехал же он...
— Тогда была война!
— У мужчин всегда много дел. Даже если нет войны, Павлик.
Он не дослушал, сорвался со стула и убежал в другую комнату. Наступило тяжелое молчание.
— Это тетя Лида, — сказала Валя. — Она хочет, чтобы я вышла замуж за ее племянника.
Я пошел к Павлику. Он сидел на подоконнике, поджав под себя ноги. Я стал рядом с ним и положил руку на его маленькое, упрямое плечо.
— Хорошо, Павлик... Надо быть честным. Тебе не нравится, что я прихожу к вам? — грустно спросил я. — Тебе не по нутру, что я, большой и. чужой, прихожу сюда, умываюсь, распиваю чай? Мне тоже было противно, когда ко мне в машинное отделение на траулере приходил кто-нибудь и вел себя как хозяин... — Я впервые заговорил с Павликом о море.
— Да нет же, Семен! — Павлик потянулся ко мне...
— Точно, старина... Мне следовало бы давно посоветоваться с тобой... Я еще ни с кем не говорил об этом. Даже с твоей мамой... Получается так, что когда я... Ну, в общем, когда я долго не вижу вас с мамой, мне плохо живется. Вот представь себе: у тебя есть мама, но смог бы ты жить без товарищей? Витька ставит тебе в футболе подножки, но ты дружишь с ним. И тебе без него не то что бы скучно, а плохо, или, как говорят, погано, что ли... Так и мне, у меня есть мама и отец, а без вас мне никак нельзя! Я только сегодня догадался... Ты подумай об этом...
В дверях я обернулся и предложил:
— Если ты захочешь мне что-нибудь сказать, завтра приходи на шоссе туда, где ты меня ждал... Около часа. Я буду ехать мимо...
Никто меня не удерживал. Валя так же сидела за столом и, не поднимая головы, разглядывала чайную ложку.
В коридоре метнулась женская фигура. Застигнутая внезапным моим появлением, женщина не успела юркнуть в свою комнату. Это была тетя Лида. Я прошел мимо, но тетя Лида обогнала меня на лестнице. В руках у нее моталась плетеная кошелка. Внизу, на крыльце, дробь ее туфель оборвалась. Тетя Лида стояла у входа. Маленькое треугольное лицо светилось торжествующим злорадством. Но она боялась и нервничала. И как ни старалась скрыть это, глаза ее выдавали. Я остановился. Заходящее солнце било мне прямо в лицо.
— Напрасно вы делаете так, — сказал я, глядя мимо тети Лиды.
Она вызывающе вскинула острый подбородок. У нее был узкий рот с тонкими, бескровными, может быть, от волненья, губами.
— Что вам нужно от моей соседки? — свистящим шепотом спросила она. — Ходит и ходит... — Кто-то спускался сверху по лестнице. И тетя Лида, смелея, заговорила громче: — Нечего девку с панталыку сбивать! Нечего! Подумаешь, ухажер отыскался!
Из подъезда вышел человек и встал около нее сзади. И по тому, как тетя Лида подалась всем телом в сторону подошедшего, как мельком, словно нечаянно, взглянула на него, я понял — это и есть ее знаменитый племянник.
Племяннику было за тридцать. Он был ниже меня, с широченными покатыми плечами и так прожарен степным солнцем, что брови казались белыми. Он угрюмо смотрел перед собой.
— Вы сватаете Валю за этого? — спросил я, усмехнувшись.
Тетя Лида захлебнулась и побледнела.
— Ах ты... Ах ты... — забормотала она.
Не дав ей договорить, я решительно перебил ее:
— Можете сватать за своего родственника хоть иранскую шахиню, но если еще раз полезете в душу к парню, то...
— То что?! — взвизгнула тетя Лида.
Я не стал больше слушать и пошел прочь. Племянник двинулся следом. На пустыре он нагнал меня.
— Что тебе нужно? — отрывисто, но не обернувшись, спросил я.
— Не ходи больше, — густо сказал племянник.
— Почему?
— Не ходи, — упрямо повторил он, приноравливаясь к моему шагу. — Все равно ты не житель здесь...
Тогда я остановился и в упор спросил у него:
— У тебя дом есть?
— Есть, — ответил племянник. — А тебе-то что?
— И ты все подготовил для семейной жизни? Все обдумал и решил, что в твои годы и с твоим уменьем жить такая справная баба даже с мальчишкой тебе в самый раз... Да?
— Да, — удивленно просопел племянник тети Лиды.
«История повторяется, — подумал я. — Пришла пора, и теперь я кому-то мешаю. Неужели и я был похож на него, и я так же капитально готовился жить, и у меня так же тряслись губы, когда Майка сказала мне, что ничего не будет, ничего?»
Я рассматривал своего соперника без неприязни, скорее с интересом.
— Я не мальчонок, — нервно заговорил племянник тети Лиды. — Не скалься. Я тебе добром говорю — не ходи...
— Эх ты, домовладелец, — мягко сказал я. Мне хотелось рассказать ему, что когда-то давным-давно, так давно и далеко, что как следует уже и не видать, со мной самим произошло то же. И если бы не грубые мужские складки на плохо выбритом, загорелом лице и не взрослые, пожившие глаза племянника, тяжело подстерегавшие каждое мое движение из-под белесых бровей, я, пожалуй, испытывал бы что-то похожее на нежность к этому человеку. Такое чувство было наготове. Но он был совсем далек от того высокого, длиннорукого и нескладного парня, похожего на породистого щенка, который еще плохо чуял землю под
